– Конечно, не будет, если вы сами этого не хотите.
Похоже, что тема исчерпана – довольно просто. Они спускаются по Поттер-авеню к шоссе. На солнечных улицах одни только дети, часть еще в костюмах для воскресной школы. Девочки в розовых платьицах, юбочки колоколом, ленты под цвет носков.
– Что она такого сделала, что вы ушли?
– Попросила купить ей пачку сигарет.
Он надеялся, что Экклз засмеется, но тот пропускает его слова мимо ушей как дерзость, несколько переходящую границу. Но ведь так оно и было.
– Правда. Мне надоело быть на побегушках и вечно убирать грязь, которую она повсюду разводила. Понимаете, мне все время казалось, будто я приклеен к ломаным игрушкам, пустым стаканам и к телевизору; никогда невозможно вовремя поесть, и выхода нет. А потом я вдруг понял, как это легко – найти выход: просто взять да уйти; и, черт возьми, так оно и оказалось.
– Меньше чем на два дня и в самом деле просто.
– А... Ведь есть же закон...
– Об этом я еще не думал. Ваша теща сразу об этом подумала, но ваша жена и мистер Спрингер категорически против. Причины, по-моему, разные. Ваша жена в каком-то столбняке, она не хочет, чтоб кто-нибудь вообще что-нибудь предпринимал.
– Бедняга. Она такая идиотка.
– Почему вы здесь?
– Потому что вы меня поймали.
– Я хочу сказать, как вы очутились возле своего дома?
– Вернулся за чистым бельем.
– Разве чистое белье так много для вас значит? К чему цепляться за приличия, если так легко идти по головам?
Кролик чувствует, что разговор становится опасным; его собственные слова возвращаются к нему, вокруг расставлены ловушки и крючки.
– Кроме всего прочего, я вернул ей машину.
– Почему? Разве она вам не нужна, чтобы сбежать?
– Я просто подумал, что автомобиль, в сущности, принадлежит ей. Ее отец уступил нам его по дешевке. Да и пользы мне от него никакой.
– Никакой? – Экклз давит в пепельнице сигарету и тянется к карману пиджака за новой. Они огибают гору по самому высокому отрезку дороги, где склон с одной стороны поднимается вверх, а с другой – обрывается вниз так круто, что здесь не построить ни дома, ни бензоколонки. Внизу смутно поблескивает река. – Если бы я решил бросить жену, – говорит Экклз, – я бы сел в машину и уехал за тысячу миль. – Слова, спокойно раздавшиеся над белым воротником, звучат почти как совет.
– Именно это я и сделал! – восклицает Кролик, в восторге от того, что между ними так много общего. – Я доехал до Западной Вирджинии. Но потом решил послать все к черту и вернулся. – Пора прекратить сквернословить. Почему он все время ругается? Может, чтоб держаться подальше от Экклза он чувствует, что какая-то опасная сила притягивает его к этому человеку в черном.
– Могу я узнать почему?
– Понятия не имею. Комбинация причин. В знакомых местах надежнее.
– Может, вы приехали помочь своей жене?
На это Кролик не находит, что ответить.
– Вы толкуете, что вас угнетает неразбериха. А как, по-вашему, чувствуют себя другие молодые пары? Почему вы считаете себя исключением?
– Вы думаете, я не смогу вам на это ответить, но я отвечу. Я когда-то здорово играл в баскетбол. По-настоящему здорово. А после того как человек был первый сорт – неважно в чем, – ему уже неинтересно быть вторым. А то, что у нас было с Дженис, иначе как вторым сортом не назовешь.
Выскакивает прикуриватель. Закурив, Экклз снова поднимает глаза на дорогу. Они спустились в предместья Бруэра.
– Вы верите в Бога, – спрашивает он.
Отрепетировав ответ сегодня утром. Кролик без всяких колебаний отвечает:
– Верю.
От удивления Экклз моргает. Пушистое веко в одноглазом профиле захлопывается, но лицо не оборачивается.
– Значит, по-вашему. Господь хочет, чтобы вы заставляли вашу жену страдать?
– Позвольте вас спросить. По-вашему, Господь хочет, чтобы водопад стал деревом? – Кролику ясно, что этот вопрос Джимми Мышкетера звучит нелепо; его раздражает, что Экклз просто-напросто проглатывает его, печально затянувшись дымом. Ему ясно, что любые его высказывания Экклз проглотит с той же усталой затяжкой; его профессия – слушать. Большая светловолосая голова имеет такой вид, словно она набита серой кашицей из драгоценных тайн и отчаянных вопросов каждого встречного и поперечного, и, несмотря на всю его молодость, ничто не может окрасить эту кашицу в какой-нибудь иной цвет. Кролик в первый раз чувствует к нему антипатию.
– Нет, – подумав, отвечает Экклз. – Но, по-моему, Он хочет, чтобы маленькое дерево стало большим.
– Если это значит, что я не созрел, так я из-за этого плакать не стану, потому что, насколько я понимаю, созреть – все равно что умереть.
– Я и сам тоже незрелый, – как бы в виде подарка бросает Экклз.
Не бог весть какой подарок. Кролик его отвергает.
– Ну так вот, жалко вам эту кретинку или нет, а я к ней возвращаться не намерен. Что она чувствует, я не знаю. Уже много лет не знаю. Я знаю только то, что чувствую я. Это все, что у меня есть. Известно ли вам, чем я занимался, чтобы содержать всю эту шайку? Демонстрировал в магазинах дешевых товаров грошовую жестянку под названием «чудо-терка»!
Экклз смотрит на него и смеется, с изумлением подняв брови.
– Так вот откуда ваш ораторский талант, – говорит он.
В этой аристократической насмешке, по крайней мере, есть смысл – она ставит их обоих на место. Кролик чувствует себя увереннее.
– Высадите меня, пожалуйста, – просит он.
Они уже на Уайзер-стрит и едут к большому подсолнечнику. Днем он мертв.
– Может, я отвезу вас туда, где вы поселились?
– Я нигде не поселился.
– Как хотите. – С мальчишеской досадой Экклз подъезжает к тротуару и останавливается перед пожарным гидрантом. От резкого торможения в багажнике раздается бренчание.
– У вас что-то сломалось, – сообщает ему Кролик.
– Это клюшки для гольфа.
– Вы играете в гольф?
– Плохо. А вы? – Экклз оживляется, забытая сигарета дымится у него в руке.
– Таскал когда-то клюшки.
– Разрешите мне пригласить вас на игру. – Ага, вот она, ловушка.
Кролик выходит и стоит на тротуаре, прижимая к себе сверток с одеждой и приплясывая от радости, что вырвался на свободу.
– У меня нет клюшек.
– Их ничего не стоит взять напрокат. Пожалуйста, очень вас прошу. Экклз перегибается через правое сиденье, ближе к открытой дверце. – Мне очень трудно найти партнеров. Все, кроме меня, работают, – смеется он.