Он произнес это «чувствует», словно иностранное слово.
— Отлично, — отозвалась Мэй и прерывисто вздохнула. — Тогда и этого Алану не говори.
Впрочем, вряд ли до такого дойдет, подумала Мэй, учитывая, что Джеральд предложил Алану способ обуздать брата-демона, способ отнять его свободу. Только демон ни о чем не подозревает.
— Почему? — осведомился Ник. — Потому, что ему будет больно? — Он скривил губы. — Демоны не знают жалости.
Мэй видела примеры обратного. Она помнила, как Ник стоял связанный в доме Черного Артура, как истекал кровью в машине. Он сам шагнул в ловушку и подставился мечу ради ее брата.
Она потерла обмороженные, саднящие запястья. Ей стало нехорошо, а рядом был только Ник. Она подошла к нему по траве и взяла за руку.
— Они и говорить не умеют, — сказала Мэй. — А тебе это вполне удается. Ты научишься.
Ник напрягся. Его рука висела неподвижно, однако и отдергивать ее он не стал.
— Да, ученик из меня отличный.
— Нет, ученик из тебя никакой, — сказала Мэй. — Зато я — хороший учитель. Во много раз круче других.
Она старательно смотрела на забор, чтобы не встречаться глазами с Ником. Его плечи немного расслабились, кольцо трогало холодком.
— Я же помочь хочу, — тихо сказала она. — Думаешь, не заметно, что между вами что-то произошло? Может, расскажешь, что случилось в Дареме?
Ник подвинулся, и она машинально шагнула ему навстречу. Ей пришлось вскинуть голову, чтобы заглянуть Нику в глаза. Мэй ощутила тепло его дыхания и внезапно решила, что он вот-вот раскроет ей душу.
— Сначала ты мне скажи, — произнес Ник, — что тебе-то еще здесь надо?
Его голос звучал так тихо, что Мэй поначалу просто смутилась. А в следующий миг бросила его руку. Ник наклонился ближе.
— Как мы живем — не твое дело, — яростно прошипел он. — Мне надоело тебя слушать. Надоело тебя видеть. Ступай домой.
— Иди ты к черту, — бросила Мэй.
Может, стоило остаться и утешить его, что бы ни говорил, но она ангелом милосердия себя не считала, да и такого обращения спускать не собиралась.
Домой — так домой. Мэй прошла пешком до самого порога и буквально повисла на перилах, поднимаясь по лестнице шаг за шагом, словно в крутую и жутко скользкую гору, когда на верхней площадке показался Джеми. Он угрюмо направился вниз с намерением не замечать ее, как вдруг что-то в лице Мэй его остановило.
— Тебя два дня дома не было, — начал он отчужденным, сухим тоном — знай, мол, что я все еще на тебя в обиде. — Хорошо повеселилась?
— Не особенно, — Мэй выдавливала из себя слова. — Все как-то…
Этот короткий разговор нарушил хрупкое равновесие, прервал ее унылый поход за забвением. Не дойдя до комнаты, Мэй осела на лестнице как подкошенная. На секунду ей показалось, что брат нарочно пройдет мимо.
Видно, плохо она его знала. Он тут же сбежал к ней и сел на ступеньку ниже, тепло и сочувственно заглядывая карими глазами в лицо.
— Мэй! Мэй, что случилось?
Она сама не знала. На глаза наворачивались унизительные слезы. Ей хотелось выложить все: про Алана, который думал о сделке с Джеральдом, про Дэниела Райвза с ножом над детской кроваткой, про Лианнан, которая шептала ей о демонах и ее мечтах. Мэй не знала, как уладить хоть что-то, — впрочем, о чем говорить, когда даже с братом все пошло наперекосяк… Ей надо было убедиться, что хоть между ними все осталось по-прежнему, надо было вернуть ногам опору. Джеми взял ее за руку и сжал в своей. В его глазах читались испуг и исключительная забота.
— Я тебя люблю, — запинаясь, сказала Мэй. Она отчаянно старалась не расплакаться. — Знаю, ты на меня злишься, но мне надо… надо, чтобы все было нормально.
— Нормально уже не будет, — ответил Джеми, наклонился вперед и сказал ей на ухо: — И хотя у тебя худший в мире вкус по части парней, я тоже тебя люблю.
Это было так просто и естественно, что Мэй поразилась: насколько, наверное, ужасно было Алану жить, не зная отдачи, уверенности в том, что твое «люблю» к тебе вернется. Мэй закрыла глаза, вцепилась брату в футболку и долго не отпускала.
Той ночью демоны под окном шептали голосом Джеми — тонким и жалобным, просились внутрь. Мэй, впрочем, знала, что он спит у себя, поэтому спрятала голову под одеяло и горько разрыдалась.
Утро понедельника скрасило появление на лестнице Джеми в лиловой футболке с надписью «Прячьте ваших сыновей», которой Мэй с ним поделилась, и которую он раньше надевал только вместо пижамы.
— Супер, — сказала Мэй, в то время как Джеми шарил по чулану в поисках вязаной шапки того же тона. Никто не помнил, откуда у них взялась лиловая шапка. Это была тайна, покрытая мраком. Кстати, тоже лиловым.
— Хочешь, я тебе глаза подведу?
— Нет, Мэй. Мы, помнится, это уже обсуждали. — Говорил он легко и непринужденно, как будто между ними все было по-старому. Хотя, если так, Джеми не вырядился бы в ее футболку.
Мэй заверила его, что Себ будет с ним вежлив, но Джеми, видимо, решил устроить ему испытание.
— Погоди секунду, — сказала Мэй, сбегала наверх и поменяла черную майку «Хитклиф сам виноват» на такую же, как у Джеми. В отличие от него, она свою носила часто и на людях. Пусть будет чем-то вроде командной формы, решила Мэй, вроде транспаранта с надписью «Мы заодно» или «Я не дам тебя в обиду». Джеми довольно усмехнулся, когда заметил это, и Мэй поняла: ее лилово-тряпичная трубка мира благосклонно принята.
Они отправились в школу, вслух предвкушая каникулы.
— У меня наполеоновские планы на это лето, — сказал Джеми. — Хочу выступать с группой.
— Ты же бросил гитару после двух занятий!
— Ну тогда я буду на подтанцовке.
— Они носят майки до пупка и мажутся блеском, — заметила Мэй. — Разве я могу этого не одобрить?
— Наш ответ блеску тот же, что и подводке глаз, — возразил Джеми. — Вообще всему макияжу — одно решительное «нет».
— С таким настроем в подтанцовке тебе не плясать.
— Ну, — отозвался Джеми, — а вдруг разучу какой-нибудь новый финт?
Они подошли к школе, как вдруг Джеми сделал нечто удивительное: он улыбнулся. Эта улыбка была особенной, неторопливой и согревающей, как рассвет.
Обычно он встречал ею Мэй, мать, парней, с которыми отчаянно хотел подружиться, и приятелей, которых у него не осталось.
— Привет, — сказал Джеми кому-то за ее спиной, чуточку стесняясь. — А ты здесь откуда?
Мэй обернулась. У дверей, привалившись к косяку, стоял Ник, а на плече у него болталась сумка.
— В школу иду, — ответил он. — Вон туда. Видишь коробку?