Поначалу Ирину пытались гнать местные нищие, но ей повезло – ее взяла под свою защиту Марья-искусница, толстая гнусавая баба лет пятидесяти, быстро передвигавшаяся на инвалидной коляске. Она сразу поняла, что новенькая не в себе, и взяла ее в оборот – привела в свой закуток, одела, как полагается (на голову – черный платок, на ноги – стоптанные кроссовки), научила креститься. С тех пор Ирина приходила ночевать к Марье-искуснице в ее убогую конуру, а днем стояла на своем обычном месте около ограды, крестясь и отбивая поклоны. По вечерам она шла на свои могилы, пока Марья-искусница распоряжалась собранными ею деньгами – покупала в магазинчике бутылку портвейна и немудрящую закуску, а безмозглой девке, к которой она даже привязалась, – хлеба и чего-нибудь пожрать попроще.

Такая простая жизнь продолжалась до тех пор, пока однажды около Ирины не остановился приличного вида парень и, присмотревшись к ней повнимательней, не ахнул:

– Ирка! Елки-палки, Ирка Шемякина! Ты что, не узнаешь меня? Я Алеша. Алеша Тихонов.

Он смотрел на нее во все глаза, качая головой. Оживившиеся нищие подошли поближе, а Марья-искусница, почувствовав невнятную угрозу, подкатила к парню.

– Вы, молодой человек, кем ей приходитесь? – лицемерно улыбаясь во весь беззубый рот, спросила она.

– Я ей прихожусь одногруппником, – ответил парень, покосившись на калеку. – Ирка, да что с тобой случилось?

Ирина только хлопала глазами, не зная, что объяснять этому настойчивому человеку. Она вспомнила, что когда-то они вместе учились, но никак не могла вспомнить где. И только когда парень, решительно взяв ее под руку, потащил куда-то за собой, в голове ее всплыло имя – Алеша Тихонов, единственный парень в их девчачьей группе, невесть каким ветром занесенный на филфак. Вечно он хватал кого-нибудь из девчонок под руку и, начиная что-то бешено втолковывать, утаскивал в курилку, чтобы поспорить от души. Девчонки над ним подшучивали, но беззлобно, а преподаватели иронизировали по поводу неуемного темперамента студента.

Все это она вспомнила, пока парень открывал дверь машины и усаживал ее внутрь. Отъехав от кладбища на приличное расстояние, он обернулся и сказал:

– Так, Ирина, я тебя сейчас отвезу к себе, и ты мне все расскажешь. Где твои родители?

– На кладбище, – честно ответила Ира.

– Что – оба?! – ахнул Алеша.

– Да. И бабушка с дедушкой, – добавила она, потому что они лежали вчетвером, и не сказать об этом было бы нечестно.

Он замолчал. Ирина отвернулась и стала смотреть в окно. Машина тронулась с места, и через десять минут они заходили в подъезд многоэтажки. Пока поднимались на лифте, Ира с интересом рассматривала кнопки и пыталась составить из них дату смерти родителей. Ничего не получалось. Зато номер квартиры Алексея совпал с бабушкиным днем рождения, и это ее обрадовало.

Зайдя в прихожую, Ирина сделала два шага по коридору, недоумевая, зачем ее сюда привезли, и тут увидела идущую ей навстречу пожилую женщину в черном платке. Лицо женщины показалось Ирине смутно знакомым, и она вежливо поздоровалась.

– Ира, – окликнули сзади.

Она обернулась и поглядела на Алешу, который уже разулся и смотрел на нее тем же странным взглядом, что и в машине.

– Ира, это зеркало, – тихо сказал он.

Не сразу поняв, что он имеет в виду, Ирина сделала шаг навстречу пожилой женщине в черном платке и с удивлением провела пальцем по стеклянной поверхности. Отражение… Всего-навсего ее отражение. Вот эта незнакомая женщина – она сама, Ирочка Шемякина, хорошая домашняя девочка, немного скучная, но очень правильная, у которой все будет хорошо в жизни, потому что ее так любят бабушка, и дедушка, и мама, и папа. Которой в сентябре исполнилось двадцать лет, а она про это совсем забыла.

– Алеша, как же так? – непонимающе прошептала Ирина, вскидывая на него глаза. – Алеша, что же получается… Это – я? А мама с папой… они же умерли, Лешенька… Они же все у меня умерли…

Она упала на колени перед зеркалом и в первый раз с того момента, как услышала о гибели своих родных, разрыдалась. Ее колотило от слез, руки тряслись, но она ничего не чувствовала, кроме невыносимого облегчения, и не слышала собственных диких, разрывающих тело рыданий за ласковым голосом, шепчущим у нее над ухом:

– Бедная моя Иринка… Бедная. Ну поплачь, поплачь… Все прошло. Все прошло».

Глава 7

Некоторое время Даша сидела, глядя на исписанный листок в своей руке, потом еще раз перечитала историю. Какая-то догадка мелькнула у нее в голове и уже почти сложилась в слова, но тут громко, назойливо зазвонил телефон. Чертыхнувшись, Даша бросилась искать трубку, которая долго не находилась, но в конце концов обнаружилась в Олесиной комнате.

– Алло, – запыхавшись, выдохнула Даша, совершенно уверенная в том, что звонит Максим.

– Дарья Андреевна? – раздался в трубке уверенный мужской голос, показавшийся Даше знакомым.

– Да, я слушаю.

– Это Глеб Боровицкий. Дарья Андреевна, я хотел бы поговорить с вами. Сегодня в два часа вас устроит?

В первые секунды Даша слегка оторопела, но тут же собралась.

– Я не совсем уверена, что меня вообще устроит встречаться с вами, – медленно произнесла она и почувствовала, что человека на том конце провода ее слова удивили. «Потрясающая самоуверенность! – мелькнуло у нее в голове. – Ведь он даже не сомневался в моем ответе. Интересно, это воспитание Боровицкого или его дети сами по себе получились такие… убежденные в собственной правоте?»

– Дарья Андреевна, я все-таки убедительно прошу вас выбрать время для встречи. – Подумав, Глеб Боровицкий заговорил немного другим тоном: – В моих и в ваших интересах.

«Ну что ж, – подумала Даша, – уже имеется прогресс – он не ставит меня перед фактом, не заявляет, что чего-то хочет, а просит». Но вслух ответила иначе:

– Где вы хотели бы встретиться?

– В «Игуане». Бар находится на…

– Спасибо, я знаю, где находится «Игуана», – перебила его Даша. – Извините, но меня это место не устраивает.

– Почему? – удивился младший Боровицкий.

– Потому что это бар, ориентированный на гомосексуалистов, – объяснила Даша, стараясь удержать смешок. – Я против лиц с нетрадиционной ориентацией ничего не имею, но проводить встречи предпочитаю в более… э-э… традиционных местах. Хотя, если вы настаиваете…

– Нет-нет, не настаиваю, – заторопился Глеб Боровицкий.

– Тогда моя очередь предлагать, – сказала Даша. – «Мой Париж» вас устроит?

– Хорошо, – огласился Боровицкий. – В два часа.

И повесил трубку, не прощаясь.