Дело было не в Алатее, а в графине. Всю прошедшую ночь он провел, строя планы, как в конце концов соблазнить ее, тешил и дразнил свою фантазию всевозможными деталями этого совращения, а утром принялся за осуществление этого плана.
Потом судьба бросила Алатею в его объятия. Теперь все встало на свои места.
Едва ли можно было удивляться тому, что его тело приняло Алатею за вожделенную графиню, одну женщину за другую. Они обе высоки ростом, обе обладают гибкими, как ивы, и безукоризненно стройными телами. Любая женщина, столь высокая и стройная, произвела бы на него такое же действие.
Однако для Габриэля были очевидны и черты их несходства. Если бы он осмелился поцеловать Алатею, на него излился бы поток негодования, и, уж конечно, она не лежала бы, покорно тая в его объятиях, даря ему откровенно чувственные и щедрые поцелуи.
Эта мысль вызвала у него улыбку. Интересно, что подумала о нем Алатея, когда оправилась от страха? Должно быть, она просто выбросила из головы все игривые мысли. Потом он вспомнил, что ей, несомненно, давно известен его легкомысленный образ жизни, и снова улыбнулся. Вероятно, она приписала все случившееся его необузданному сластолюбию, и была права: он желал графиню, эту свою ночную гурию, желал страстно и, к его собственному удивлению, хотел узнать ее по-настоящему. Он хотел знать, кто она, что любит, о чем думает, что может ее рассмешить. Она была таинственной, интригующей и, как ни странно, очень близкой ему. Эту загадку он желал разгадать полностью, не оставив в стороне ничего значимого. Но чтобы это стало возможным, ему надо было поторопиться и привести в исполнение свой план…
Перейдя через дорогу, Габриэль повернулся и пошел обратно, внимательно глядя перед собой. Ему необходима «овца» — должен же кто-нибудь найтись на эту роль…
— Господи, что это с тобой? — Вопрос был обращен к нему, и тотчас же в его живот уперлась чья-то трость. — Идешь себе, задрав нос, по Бонд-стрит и никого не замечаешь!
На Габриэля смотрела пара маленьких, но зорких, похожих на птичьи глазок. Габриэль улыбнулся:
— Минни!
Отодвинув в сторону трость, он нежно поцеловал старушку в щеку.
Минни презрительно фыркнула, и тон ее был беспощадным, но в глазах заплясали искорки:
— Напомните мне рассказать об этом Силии, Тиммс.
Высокая леди, сопровождавшая Минни, недовольно поджала губы.
— Это немыслимо — идти по Бонд-стрит, ни на кого не глядя!
Габриэль подчеркнуто вежливо поклонился:
— Я прощен? — спросил он, выпрямляясь.
— Об этом мы еще подумаем. — Минни огляделась. — Ты здесь, Джерард?
Только тут Габриэль заметил племянника Минни, Джерарда Деббингтона, брата Пэйшенс, жены Вейна, переходившего улицу с мешочком орехов в руке, который он, должно быть, собирался преподнести тетушке.
— А вот и мы! — весело приветствовал он ее, передавая пакет.
Джерарду было всего восемнадцать, но он выглядел гораздо старше. Его уверенный вид отчасти объяснялся влиятельностью зятя. Габриэль узнавал пристрастия Вейна в одежде Джерарда и даже в его модном парике. При росте около шести футов плечи молодого человека были, пожалуй, слишком широки. Остальное в его облике и манерах — легкость, изящество, самоуверенность — шло, пожалуй, от семьи сестры — Пэйшенс Кинстер всегда была воплощением прямоты и праведности.
Габриэль открыл было рот, но тотчас же одернул себя. Ему надо было поразмыслить. Джерарду всего восемнадцать, а операция связана с риском. К тому же он был братом Пэйшенс.
— Мы отправляемся заглянуть к Аспри, — сказала Минни. — Хотя тебя и не интересуют драгоценности, может быть, тебе там тоже что-нибудь приглянется?
Габриэль ответил ей невинным взглядом.
— Пожалуй, но не сейчас.
На время образ графини исчез из его мыслей. Возможно, после того, как она вознаградит его, ему удастся услужить ей. Алмазы будут прекрасно выглядеть на такой высокой женщине. Решив отложить эту мысль на время, он вежливо поклонился:
— Не смею вас задерживать.
Минни царственно кивнула, Тиммс взяла ее под руку, и они двинулись дальше.
Джерард уже собрался последовать за ними, когда Габриэль окликнул его:
— Послушай-ка, не знаешь, где сейчас Вейн?
— Если хочешь его найти, попытайся поискать у Мэнтона. Я знаю, что сегодня он собирался там встретиться с Дьяволом.
Коротко кивнув, Габриэль повернулся и направился к Мэнтону.
— Это должно произойти в августе. — Дьявол вытянул руку и нажал на спусковой крючок. Пуля прошла всего в дюйме от центра мишени.
Вейн поморщился:
— Значит, Ричард уверен?
— Насколько я понимаю, кто уверен, так это Катриона. Ричард в его состоянии не уверен ни в чем.
Обойдя Дьявола, чтобы произвести свой выстрел, Вейн скорчил гримасу:
— Мне знакомо это состояние.
— И что же это такое? Урок для будущих отцов? — Габриэль посмотрел на них с явным неодобрением. Дьявол усмехнулся:
— Хочешь поучиться?
— Нет уж, покорно благодарю.
Вейн мрачно уставился на длинный ствол своего пистолета.
— Тебе это тоже выпадет на долю, не обольщайся.
Габриэль скорчил гримасу:
— Возможно, когда-нибудь, но пока что пощадите мою невинность. Можно обойтись без деталей?
Онория и Пэйшенс — обе ждали младенцев. При этом Дьявол демонстрировал равнодушие человека, прошедшего через пресс для отжимания белья, зато Вейн казался раздраженным. Он нажал на спусковой крючок, и когда дым рассеялся, они увидели, что пуля чуть-чуть не угодила в цель. Дьявол послал служителя за другим пистолетом, потом повернулся к Габриэлю:
— Я полагаю, ты уже слышал, что наши матери решили устроить специальный прием, чтобы торжественно отпраздновать вступление Катрионы в семью?
— Значит, она готова снизойти?
Дьявол кивнул:
— Вчера мама получила от нее письмо. Катриона сообщает, что может путешествовать до конца августа. Учитывая, что Онория собирается родить в начале июля, а Пэйшенс в том же месяце, но чуть позже, август — как раз подходящее время для задуманного торжества.
Габриэль помолчал, обдумывая слова Дьявола, потом спросил:
— Неужели Ричард присоединился к вашей компании?
— Присоединился, в этом нет ни малейшего сомнения. — Вейн злорадно хмыкнул. — Теперь дело за Демоном и Флик. Скоро они вернутся из своих странствий. Подумай только, в каком положении в августе окажешься ты.
Габриэль выругался.
— Надо предупредить Люцифера. Мама становится просто невыносимой.
— Ну, ты бы мог ее подбодрить, порадовать.