Но рациональная часть мозга уже оценивала ситуацию.
Почему она не пришла? Он должен найти ответ…
Гарет вспомнил, как неспешно она вошла к нему. Похоже, все было хорошо продумано. У нее был план. И в этот план входило…
Он выругался. Сжав губы, подошел к окну, бросил взгляд на пустую улицу, покачал головой и стал мерить шагами пол.
Он не должен этого делать, не должен сдаваться. Она знала, что он хочет… намерен жениться на ней, и этого достаточно. Если он придет к ней сегодня, значит, выдаст немного больше.
Но его потребность в Эмили — нечто такое, что он предпочтет скрыть, особенно от нее.
На шебеке они не могли проводить ночи вместе, а здесь… Нет, надо быть более осмотрительным и сохранять расстояние.
Для Гарета держаться на расстоянии, по крайней мере пока они не доберутся до Англии, означало скрыть, как глубоки его чувства к ней.
Он даже не знал, когда они появились, эти чувства, и когда переполнили его, захлестнули… но они есть, и это очевидный признак уязвимости.
Если он будет держаться от нее подальше, значит, сможет цепляться за иллюзию того, что женится на ней, потому что они прекрасно ладят друг с другом. Потому что в минуту слабости он соблазнил ее, и, следовательно, женитьба — ожидаемый и необходимый исход, призванный успокоить его совесть.
Ему не стоит идти в ее комнату. Нельзя показывать, насколько велика его потребность в ней.
Конечно, было бы лучше, если бы его не отвлекала ее близость…
Но какой-то очень настойчивый внутренний голос уверял, что если она будет проводить ночи в его объятиях, он станет меньше беспокоиться о ее безопасности. Она будет лежать рядом, и он не даст ее в обиду.
Если учесть, что отныне они будут останавливаться в таких же гостиницах…
Итак, идти или не идти?
Он не должен. Не следует…
Может, если подождать немного, она потеряет терпение и придет сама…
Но прошло полчаса, а Эмили не появилась. Похоже, у нее терпения больше.
Пробормотав проклятие, он шагнул к двери.
Ее комната была чуть дальше и за углом. Он вошел, не постучав, запер за собой дверь и подступил к кровати. Она не спала. И хотя прикрыла груди, плечи оставались соблазнительно голыми. Она смело встретила его взгляд. B ee глазах не светилось ничего, похожего на невинность. Мало того, ее губы чуть изогнулись в самодовольной улыбке. Как у кошки, ухитрившейся слизать сливки.
Он прищурился и ткнул в нее пальцем.
— Я знаю, что ты задумала, но не собираюсь играть в твои игры.
Эмили почувствовала себя настоящей бесстыдницей и, дерзко вскинув брови, заметила:
— Но ты же здесь, не так ли?
— Мое присутствие здесь не означает того, что ты думаешь.
— Неужели? — Она широко раскрыла глаза. Улыбка стала шире. — Что же это означает?
Он молча сбросил сюртук и прорычал:
— Поговорим об этом позже! — И потянулся к галстуку.
Улыбаясь еще более самодовольно, чувствуя, как по телу распространяется тепло предвкушения, она глубже зарылась в подушки и стала ждать.
Когда ее любовник и будущий муж ляжет рядом.
Он ее не разочаровал.
Довольно долгое время спустя измученная, счастливая и удовлетворенная Эмили наконец сумела собраться с мыслями и обнаружить, что до сих пор улыбается.
Ее план сработал!
Более того, появилось неожиданное дополнительное преимущество. Он разгадал ее замысел и, решив либо отплатить, либо отвлечь от любования своими успехами, сделал все, чтобы подарить ей чистое, незамутненное наслаждение. Она стонала, кричала, пораженная экстазом, вызванным его неумолимыми руками, губами и языком.
Она до сих пор не могла понять, что произошло. Крошечные волны восторга до сих пор накатывали на нее: память о пережитом наслаждении.
Она лежала на животе и, чуть приоткрыв глаза, наблюдала за лежавшим рядом, таким же усталым, как она, Гаретом. Он пообещал, что они потолкуют позже, но она подозревала, что сестры были правы. После всего джентльмены не беседуют. Они засыпают.
Нет, она не жаловалась. Ее план сработал, он пришел к ней. Потому что был не в силах устоять. Поступки всегда говорят яснее слов, особенно если речь идет о джентльменах.
Его поступки говорили очень громко.
Гарет наблюдал за Эмили сквозь бахрому ресниц. Похоже, она заснула.
Он возблагодарил Бога. Каким он был глупцом, пообещав, что они поговорят позднее… Любые слова о них и о том, что происходит, слишком опасны.
Чувства собственника были удовлетворены, и им владела безмятежность. Она отдалась ему безусловно, и где-то в душе тлел огонек чисто мужского торжества.
Он не выдержал. Сдался. Впервые в жизни испытывал нечто вроде счастья.
«28 ноября 1822 года.
Раннее утро.
Все еще в постели.
Пишу наспех.
Дорогой дневник!
Мои пальцы скрещены, по крайней мере метафорически. Похоже, отношения развиваются так, как хочется мне. Моя кампания, предпринятая с целью добиться признания Гарета, идет успешно. После вчерашней ночи я надеюсь, что отныне у него будут мотивы всю дорогу до Англии приходить в мою постель на остановках, а если повезет, то и после того, как мы покинем Францию.
Я, наверное, распутна, если строю подобные планы, но что поделать? Я должна услышать признание в его истинных чувствах. И с каждым днем все больше убеждаюсь в необходимости этого. Я всегда считала, что должна выйти за него замуж, но лишь после того, как удостоверюсь в искренности его любви.
Мне кажется, что все мои мечты сбылись, и хотя до нашей свадьбы еще далеко, когда-нибудь мы непременно пойдем к алтарю.
Доркас принесла воду для умывания, и я должна спешить, потому что через час мы покидаем Марсель.
Э.».
Небольшой двор позади гостиницы был охвачен суматохой. Гарет оглядел нагруженные экипажи и увидел, как Мукту и Бистер передают пистолеты, порох и пули Маллинсу, который укладывает их вместе с винтовками под козлами обеих карет.
Все готово к отъезду.
Повсюду суетились Жюно, старые и молодые, явившиеся, чтобы проводить кучеров и пожелать счастливого пути англичанам и индийцам, которых взяло под крыло их большое семейство.
Гарет подошел, чтобы вытащить Эмили из толпы Жюно. Женщины бросали на него оценивающие взгляды. Он почти не сомневайся в том, какие мысли их одолевают, особенно еще и потому, что одна старушка громко прошептала:
— Какая красивая пара!