Они сидели, разделенные пространством в несколько футов. Но Леоноре вдруг стало трудно дышать: что-то росло, какая-то сила, ощутимая раньше, вырвалась из-под контроля, и не было смысла сдерживаться и чего-то ждать…
Она не заметила, как вскочила на ноги. Тела их столкнулись, словно брошенные навстречу друг другу порывом урагана.
— Теперь ты понимаешь? — Он все еще смотрел на нее тем же напряженным взглядом.
— Но почему я? — Она смотрела на него снизу вверх жадно, словно желая прочесть ответ в глазах или в неподвижном почти суровом лице. — Почему ты хочешь жениться именно на мне? Почему я… единственная? Он молчал так долго, что Леонора уже не надеялась получить хоть какой-то ответ. Потом сказал:
— Догадайся.
Теперь пришел ее черед думать и молчать. Леонора облизала вдруг пересохшие губы и прошептала:
— Я не могу… я… не смею.
Тристан настоял на том, чтобы проводить ее домой. Леонора была благодарна за это, И за то, что он не стал настаивать на близости, понимая, что ей надо прийти в себя после разговора, обдумать сказанное. Обдумать все, что она узнала — не только о нем, но и о себе.
Любовь. Трентем не произнес этого вслух, но все же, все же… Она не могла ошибиться. То, что вспыхнуло между ними и разгоралось как пламя на ветру, было больше, чем вожделение, больше, чем плотская страсть. Это чувство было во сто крат сильнее и прекраснее.
Любовь все меняет. Теперь от ее решения зависит не только ее собственное счастье и судьба — зависит и будущее Тристана. И отказ стал бы доказательством ее трусости. Почему-то именно это слово пришло на ум. Она больше не имеет права бояться. Нужно найти в себе силы и вытащить на свет божий те причины, которые до сих пор удерживали ее от замужества.
Не отвращение. Это было бы слишком просто — идентифицировать, обдумать и преодолеть.
Нет, проблема была глубже; ни разу не признанная и не высказанная вслух, она удерживала Леонору вдали от уз брака. И не только от этого.
Девушка лежала в постели, и ночь текла мимо нее. Часы тикали, лунные полосы двигались по потолку, за дверью вздыхала Генриетта.
Леонора боролась с собой, зная, что нужно взглянуть на свою жизнь и вспомнить всех знакомых, которые могли бы стать близкими друзьями — если бы она позволила. Но она никогда этого не позволяла.
Теперь можно признаться себе, что она собиралась выйти замуж за Марка Уортона по одной причине — Леонора точно знала, что они никогда не стали бы эмоционально близки. Она никогда не смогла бы стать тем, кем стала для него Хизер, — женщиной, абсолютно зависимой от мужа и счастливой этим фактом. Леонора никогда не стала бы такой — зависимой, безропотной, покорной.
Слава Богу, что Уортон понял это. А если и не понял, то, инстинктивно почувствовав диссонанс, предпочел поискать что-то более подходящее. Между ней и Тристаном не было такого диссонанса. Зато было нечто другое — возможно, любовь.
Теперь она оказалась женщиной, идеально подходящей для единственного мужчины — Тристана. Он чувствовал это, и она тоже.
Он не ждал, что она изменится, станет менее уверенной в себе и зависимой от него. И вряд ли ему в голову придет желать таких перемен. Тристан в отличие от многих мужчин полюбил реальную женщину, а не созданный им самим или обществом образ. Он не возводил ее на пьедестал, а потому не было опасности, что когда-нибудь его иллюзии рассеются. Леонору глубоко поразило именно то, что он смог принять ее такую — всю, вместе с немалым количеством недостатков.
Эти мысли и та реальность, которую ей предлагал Трентем, были так прекрасны, так желанны, что у нее заболело сердце и на глаза навернулись слезы. Но чтобы войти в эту новую жизнь, ей придется открыться, опустить защитный барьер и допустить огромную эмоциональную близость, без которой ее мужчина не мыслил себе брака.
Для того чтобы стало возможным, нужно было разобраться, почему это было так трудно, так невыносимо для нее.
Леонора шла по дороге своей жизни, возвращаясь назад, и это было нелегко — словно ветер дул в лицо и кидал пригоршни снега, слепя глаза и норовя скрыть воспоминания. Она сама, сама возвела множество преград, чтобы спрятаться за ними, чтобы не было так больно и так страшно.
Когда-то — наверное, очень-очень давно — она не была ни сильной, ни самостоятельной, ни независимой. Самая обыкновенная девочка, которой надо было поплакать на плече у близкого человека и знать — всегда, — что этот человек рядом, что он думает о ней и поэтому все будет хорошо. Конечно же, этим человеком была ее мама — заботливая, любящая, понимающая.
Но однажды, летним днем, мать и отец покинули ее. Они умерли, и для Леоноры как-то враз кончилось лето. Словно ледяные стены сомкнулись вокруг, и девочка билась о них, девочка, не умевшая страдать, не умевшая горевать. И рядом не оказалось никого, кто помог бы ей, ни единой души, пожелавшей понять.
Остальные члены ее семьи — дяди и тети — были старше, чем ее родители, и ни у кого не было своих детей. Они смотрели на Леонору удивленно и хвалили за храбрость, так как она не плакала — не могла, а в душе допускали возможность, что это черствость.
И она прятала горе, не имея возможности даже излить его слезами — ведь теперь все знали, что она храбрая, и плакать было нельзя. Сэр Хамфри никогда не мог понять племянницу, хоть Леонора и сделала несколько робких попыток подойти к нему поближе и достучаться…
Так продолжалось год за годом, и постепенно она научилась не просить, чтобы не получить отказ, не стараться разделить с кем-то свои чувства, не доверять никому, ибо жизнь заставила девочку верить, что она никому не нужна.
И вот теперь — только теперь — появился человек, который не оттолкнет ее, не замкнется в ледяное непонимание. Тристан всегда будет рядом, чтобы делить радость и горе. И вce, что ей нужно сделать, — это отвергнуть урок, который она повторяла про себя пятнадцать лет, и открыть ему свое сердце, принять его духовную близость, заранее зная, что такая любовь никогда не бывает без боли.
Он пришел на следующее утро. Леонора составляла букеты и наполняла вазы цветами. Она заметила, как внимательно Трентем смотрит на нее, словно пытаясь угадать, как она провела ночь.
— Как ваши дела? — спросил он светским тоном, прислонившись к косяку.
— А ваши? — Она не отрывала взгляд от цветов.
— Все хорошо. Я зашел сказать, что с этого времени вы будете видеть ваших новых соседей — моих друзей.
— А сколько вас?
— Семеро.
— И все бывшие… гвардейцы?
Он помедлил, потом все же кивнул: — Да.
Прежде чем Леонора успела придумать следующий вопрос, Тристан придвинулся ближе. Она взглянула на него — и утонула в теплом блеске ореховых глаз. Невозможно было отвести глаза: только стоять и слушать, как стучит сердце, и чувствовать, как губы наливаются и в них тоже начинает пульсировать кровь.