Отсюда его мысли переместились к перемене его обстоятельств, к его новой жизни… к событиям прошлой ночи.
Проинспектировав свое физическое и умственное состояние, он убедился, что с ним все в порядке. Кроме легкой головной боли, никакие последствия минувшей ночи его не беспокоили. Крепкая голова — единственное, что досталось ему от его расточительного предка. Впрочем, это полезная вещь. В отличие от остального наследства его отца.
Пятый виконт Калвертон был франтоватым, обходительным бездельником, единственным вкладом которого в семью были его удачная женитьба и шестеро детей. В сорок восемь лет он сломал себе шею, оставив Люку, которому тогда был двадцать один год, в наследство поместье, которое, как выяснилось, было заложено и перезаложено. Ни Люк, ни его мать понятия не имели, что семейные сундуки давно пусты. Проснувшись в одно прекрасное утро, мать и сын обнаружили, что они не просто бедняки, но бедняки, по уши увязшие в долгах.
Фамильные владения процветали и приносили доход, но все съедали долги. На жизнь вообще ничего не оставалось.
Над семьей нависла угроза банкротства и переселения в Ньюгейтскую долговую тюрьму. Люк, забыв о гордости, обратился к единственному человеку, который при желании мог их спасти. Роберт Чайлд, банкир, пожилой человек, принадлежащий к высшему обществу, почти удалился от дел, но сохранил свою хватку — никто лучше его не знал все лазейки в финансовом мире.
Он выслушал Люка, день размышлял, потом согласился помочь — поработать, как он выразился, его финансовым наставником. Люк был обрадован и удивлен, но Чайлд пояснил, что соглашается лишь потому, что рассматривает возможность спасти его семью как вызов обществу, как нечто, что слегка его развлечет в преклонные годы.
Люка не интересовало, чем руководствовался банкир, он был от души ему благодарен. Так началось то, что он считал теперь своим ученичеством в мире финансов. Чайлд оказался строгим, но на редкость сведущим наставником. Ученик же, следуя его советам, медленно, но верно продвигался к победе, сокращая размеры огромного долга, который грозил будущему их семьи.
К тому же он, его мать и Чайлд пришли к решению, что никоим образом, даже в мелочах, нельзя дать кому-нибудь повод заподозрить их в бедности, в какой сейчас находится семья. Надо сказать, что Люк и его матушка с радостью согласились бы на некоторые послабления, но Чайлд не шел ни на какие уступки — даже едва заметного запаха нищеты было бы достаточно, чтобы кредиторы насели на них. Если их тайна станет известна, то шаткий карточный домик, который они с Чайлдом так старательно возводят, чтобы оградить семью от кредиторов, тут же рассыплется в прах.
Изо всех сил стараясь сохранять видимость богатства, — даже счета их поначалу подписывал сам Чайлд, — им удавалось сохранять свое положение в свете. И год за годом их финансовое положение улучшалось.
В конце концов под руководством банкира долговое бремя уменьшилось настолько, что Люк занялся рискованными операциями. Он доказал свою способность вкладывать деньги в разные предприятия и получать с них большие прибыли. Это была опасная игра — но игра, в которой он преуспел. Результаты его последней операции превзошли самые дерзкие его мечты. Его корабль наконец-то достиг гавани.
Он скривил губы, мысленно оглядев прошедшие годы, — бесконечные часы, которые он провел, роясь в счетных книгах и сообщениях об инвестициях в своем кабинете, в то время как свет воображал, будто он развлекается с оперными танцовщицами и куртизанками вместе с прочей великосветской молодежью. Он научился получать удовольствие от самого акта созидания богатства, от понимания, что такое деньги и откуда они растут. От создания устойчивого положения для своей семьи. Это занятие было уже само по себе наградой за все прошедшие годы.
Прошло восемь лет, и вчера кончилась эпоха бедности, став последним днем в целом отрезке его жизни. Но он ни когда не забудет того, что узнал от Чайлда; он не собирался пренебрегать правилами, которыми руководствовался последние восемь лет, а также покидать арену, на которой он обрел не только неожиданный опыт, но и утешение для себя.
Сделав этот вывод, он двинулся дальше, устремив взгляд в будущее. Он начал обдумывать, чего же он хочет добиться от следующей стадии своей жизни, — в частности то, что предложила ему Амелия.
Все эти годы он гордо отвергал брак как способ наполнения семейных сундуков. Мать поддержала его, и Чайлд согласился с тем, что этот вариант следует оставить на самый крайний случай. Теперь он очень радовался, что ему так и не пришлось воспользоваться чужими деньгами. Не потому, как предположила Амелия, что он искал невесту побогаче, но по глубоко личной причине.
Проще говоря, он просто не мог этого сделать. Не мог даже вообразить этого — жениться на леди по такой меркантильной причине. От одной мысли об этом его бросало в дрожь. В таком браке он не смог бы жить.
Исходя из этого кодекса, который не позволял ему жениться, пока он не будет в состоянии достойным образом содержать жену, он никогда всерьез не задумывался о женитьбе.
Тихий голос прошептал, что он думал об Амелии не как о жене, но как о женщине, рядом с которой, он надеялся, ему не придется стоять, когда она будет выходить замуж за кого-то другого.
Закинув руки за голову, он вытянулся во всю длину, нарочно изменил направление своих мыслей и ощутил, как напряжение в груди ослабло.
Благодаря непонятному капризу судьбы она не собирается выходить за кого-то другого — она собирается выйти за него!
Эта перспектива была ему весьма по душе. Ему и в голову не приходило, что вчерашняя победа дает ему возможность беспрепятственно вступить в брак, если и когда он того пожелает, пока она сама не предложила ему этого. Но теперь она… теперь она сделала ему предложение…
Он хотел жениться на ней. Инстинктивный порыв, который охватил его прошедшей ночью при ее словах — схватить ее и назвать своей, — ничуть не ослаб. Напротив, он стал даже более определенным, неясный импульс превратился в убеждение и твердое как гранит решение. Теперь он свободен от долгов, теперь он богат, и жениться на ней — во всяком случае, в том, что касается его потребностей, — для него не просто возможно, но в высшей степени желательно. Он не испытывал нежелание — скорее неожиданной силы нетерпение.
Мысли его мчались, он уже строил их будущее, и в центре этого будущего стояла Амелия, его жена, и он стал размышлять, как добраться до этой цели… Сплошные «как», «почему» и «для чего»…
Он привык просчитывать свои поступки, чтобы рассмотреть разные варианты развития событий, но здесь перед ним стоял лишь один конкретный вопрос. Если он скажет ей, что ему больше не нужно ее приданое, чем тогда он объяснит свое желание на ней жениться?
Он поморщился и решил попробовать зайти с другой стороны…
Исправить ошибку, освободить Амелию от их устного договора и постараться завоевать ее снова — никуда не годный план. Он знал, какой будет ее реакция: она оскорбится и скорее всего в последующие несколько лет станет его избегать — на это она вполне способна. Но на каком-то глубинном уровне подсознания он, не имея на это никакого права, думал о ней как о своей собственности, уже завоеванной. Мысль о том, чтобы освободить ее и дать ей уйти…