— Вы… ? он искал подходящие слова, — веруете, да?
— Mais oui! [2] Я слишком много прожила, слишком много видела, чтобы сомневаться в существовании высшей силы.
Похоже, ее что-то развеселило, — он чувствовал на себе лукавый взгляд зеленых глаз, но посмотреть ей в лицо не решился.
— Ах, — вздохнула она, — признайся, что ты противишься и это тебя беспокоит?
Как всегда в разговорах с Еленой, он в конце концов начинал удивляться, как он дошел до этого. Люк промолчал и никак не прореагировал.
— Ничего-ничего. — Она с улыбкой похлопала его по руке. — Только помни: эта сила существует, и даже если между вами есть какая-то недоговоренность, ты можешь принять ее и обладать ею, когда захочешь, в любое время. Тебе нужно только попросить, и эта сила поможет тебе исправить ошибку и облегчит жизнь.
Она замолчала, потом произнесла улыбаясь:
— Конечно, чтобы воззвать к этой силе, ты должен сначала признать, что Она существует.
— Так я и знал, обязательно должно быть какое-нибудь условие.
Она рассмеялась и вернулась к столу.
— Eh bien [3] . Поверь мне, уж я-то знаю.
Люк не собирался с ней спорить, он только слегка пожал плечами.
Но все же задумался — а вдруг она права?
Настало время отъезда. День клонился к вечеру. Амелия ушла в дом, переоделась в новое дорожное платье небесно-голубого цвета и вернулась на лужайку к Люку.
Наступил момент сумасшедшей толкотни за ее букет — она метнула его со всей силы, он зацепился за ветку, потом упал Магнусу на голову, вызвав веселый смех и поток неприличных пожеланий. После чего компания самых молодых, обняв их и пожелав счастья, отправилась на озеро. Гости постарше остались сидеть в креслах под деревьями; другие — Кинстеры и их жены, Аманда и Мартин — столпились вокруг, целуя Амелию, пожимая руку Люку, и снова звучали пожелания. Пожелания ей и ему. Наконец их отпустили, и все стояли и смотрели, как новобрачные в сопровождении Гонории и Девила идут к подъезду, где стояла дорожная карета Калвертонов, запряженная гарцующими лошадьми. У кареты Гонория обняла новобрачную.
— Прошло почти семь лет с тех пор, как я познакомилась здесь с вами, на этой самой дорожке у кареты.
Глаза их встретились; обе вспомнили и улыбнулись, коснувшись друг друга щеками. Гонория прошептала:
— Помните, что бы вы ни делали, нужно получать от этого удовольствие.
Подавив смешок, Амелия кивнула; она уже готова была войти в карету, но тут ее поймал Девил и, обняв, ободряюще поцеловал в щеку. И сказал Люку:
— Теперь тебе придется ловить ее, когда она упадет.
Отметив про себя, что когда-нибудь нужно будет выяснить, что значит эта фраза, Люк поцеловал Гонорию в щеку и протянул руку Девилу.
— Увидимся в Лондоне в сентябре.
Люк сел в карету, а Девил захлопнул дверцу.
— До свидания, — произнесла Гонория.
— Счастливого пути, — вторил ей Девил.
Кучер взмахнул кнутом, карета дернулась и покатила. Медленно набирая скорость, она ехала по подъездной аллее. Гонория и Девил стояли рядом и смотрели им вслед, пока экипаж не скрылся в дубовой аллее.
Гонория грустно вздохнула:
— Ну что же, вот они и уехали.
Девил молчал, устремив взгляд на дальнюю аллею, потом посмотрел на герцогиню. На свою жену. Заглянул в ее дымчатые серые глаза, ясные, внимательные глаза, которые полонили его огрубелое сердце.
— Я когда-нибудь говорил тебе, что я тебя люблю?
Гонория широко распахнула глаза:
— Нет.
Он почувствовал, как лицо у него напряглось.
— Ну так вот, это так.
Она внимательно посмотрела на него и улыбнулась:
— Я знаю. Я всегда это знала. — Просунув руку ему под локоть, она направилась к розовому саду, подступавшему к дому с одной стороны. — Или ты думаешь, я не догадывалась?
Он охотно пошел вместе с ней туда, куда она вела его.
— Я надеялся, что тебе это хорошо известно!
— Так с чего бы это столь неожиданное признание?
Объяснить это было трудно. Они вошли в утопающий в розах сад, прошли к скамье на противоположном его конце. Гонория ничего не говорила и не торопила его. Они сели и одновременно оглянулись на дом — их дом, — окутанный славой прошлого, заполненный смехом и криками их детей.
— Это что-то вроде обряда посвящения в рыцари, — проговорил Девил наконец. — Но совершенно особый. По крайней мере для меня — и кое-кого еще.
— Для Люка?
Девил кивнул.
— Нам легче прожить реальность, чем объявить о ней, легче признавать ее сердцем, чем выражать словами. Совершать, не называя.
Не сводя глаз с дома, Гонория следила за его мыслью.
— Но… почему? О, я могу понять это вначале, но со временем, согласись, поступки говорят сами за себя, и слова становятся лишними…
— Нет, — не согласился Девил. — Именно эти слова никогда не бывают лишними. Или легкими. Они никогда не утрачивают своей силы.
Глаза ее затуманились, она снова улыбнулась:
— А, понятно. Сила. Значит, для тебя выразить факт словами…
— Произнести их вслух.
— Произнеся их, сообщить правду, это как будто… — Она махнула рукой, зная, что все равно не сможет выразить то, что поняла.
Но Девил это сделал.
— Это как будто дать клятву вассальной верности — не только поступками, признающими власть суверена, но предложить свой меч и принять и признать, что другой обладает над тобой властью. Люди вроде меня или Люка никогда не дают этой последней, связующей клятвы, пока нас к этому не принудят. Пойти на это добровольно — против всех наших чувств, против всех правил.
— Ты хочешь сказать, что ты и Люк гораздо более… примитивны, чем остальные?
Девил хмыкнул:
— Вероятно. Точнее будет сказать, что наши инстинкты менее гибки. Каждый из нас — глава семьи. Оба мы воспитаны так, чтобы защищать все, что наше, и нас с ним воспитали в знании, что люди зависят от того, что сделаем мы.
Подумав, она согласилась с ним. Потом повернулась в его руках, и он обнял ее. Притянув к себе его голову, она прошептала:
— Значит ли это… что я властвую над тобой?
Его губы — они были совсем рядом с ее губами — проказливо скривились.
— Есть одно смягчающее обстоятельство — любовь может командовать мной, но лишь потому, что она также командует и тобой.