Прежде чем она смогла вернуться к реальности и запротестовать, он опустил руки и отстранился.
– Нужно это снять, – прошептал он, собирая в горсть подол ее платья.
Она не сразу поняла смысл его слов. И даже не смогла помочь ему. Только беспомощно позволила стащить с себя платье.
Он быстро развязал шнурки ее нижних юбок, которые последовали вслед за платьем и исчезли в темноте.
Золотистое сияние свечей омывало ее. И он с жадностью упивался каждым женственным изгибом, каждой линией ее фигуры.
Он хотел… испытывал желание, подобного которому до сих пор не знал. Если он не возьмет ее сейчас… Но она девственна, и нужно быть очень осторожным. Нежным. Даже если таких слов больше нет в его лексиконе, особенно когда речь идет о ней.
Жадная, алчная, ненасытная, примитивная потребность терзала его внутренности, наполняла вены.
Он скорее почувствовал, чем услышал, тихое рычание, которое вибрировало в его горле. И, бессознательно сжав ее талию, гигантским усилием воли взял себя в руки и остановил стремительный порыв к завершению.
И его интеллектуальное «я», в полном согласии с его примитивным «я», возрадовалось. Мысленно облизало губы в предвкушении самого главного.
Он нагнул голову и поцеловал ее яростно, жадно. Вновь знакомя себя с чудесами ее губ и делая все, чтобы она не смогла спорить. Даже разговаривать.
И когда он отстранился и поднял голову, новая цель маяком горела сквозь чувственный туман, окутавший его мозг. Он мысленно встряхнулся и сосредоточился на ней.
Пенелопа нахмурилась:
– Твоя рубашка.
– Что с моей рубашкой?
Она окатила его яростным взглядом:
– Я голая, а ты нет. Хочу… чтобы и ты…
Он едва не ответил таким же взглядом, но… слишком хотел, чтобы она желала именно этого. Пробормотав проклятие, он отстранился: ровно десять секунд ушло на то, чтобы избавиться от рубашки и брюк, после чего он вновь подмял ее под себя и заглянул в глаза:
– Довольна?
Вид у нее был потрясенный. Барнаби не знал, сколько всего ей удалось увидеть, но, судя по всему, видела она достаточно.
– Э… – пробормотала она и, откашлявшись, произнесла: – Полагаю…
Гортанный шепот едва не лишил его воли.
– Не думай об этом, – буркнул он и снова поцеловал се. Еще более жадно, почти исступленно, делая все, чтобы она больше не отвлекала его.
Он не рассчитывал на ее прикосновения. Как могли бы эти маленькие, хрупкие женские ручки возыметь власть над ним?
Он не знал. Но когда ее ладони легли на его грудь, он зажмурился и вздрогнул.
И, пойманный на безжалостный крючок ожидания, терпел, пока она исследовала его тело, проводила пальцем по мышцам, путалась в золотистой поросли на груди, нерешительно ласкала его плоские соски и упругий живот, явно зачарованная совершенным мужским телом.
Он лежал неподвижно, пока она испытывала его самообладание. Наконец он в отчаянии приоткрыл глаза, взглянул в ее лицо и увидел, как сверкают темные глаза.
Похоже, они одинаково действуют друг на друга: восхищение, преданность, чувственный плен…
И возможно, та же всепоглощающая страсть.
Жадно, словно она была единственным источником, единственной сладостью, которая могла утолить его голод, он ворвался языком в ее рот и брал, брал… А она давала. Давала, не собираясь отступать, перед лицом его слишком агрессивного вторжения. Она с радостью встретила его, приняла и, как это ни было невероятно – поощряла.
Теперь и он сходил с ума, переполненный запахом и вкусом ее женственности.
Она тяжело дышала, когда он сместился к изножью кровати, чтобы снова припасть к ее груди. Более агрессивно, более яростно. Более властно.
И она все позволяла ему, впитывая ощущения, которые он щедро ей дарил.
Когда с ее уст сорвался тихий стон, когда пальцы, запутавшиеся в его локонах, ослабли, он понял, что победил.
И сполз еще ниже, прокладывая на ее теле дорожку из поцелуев.
Его язык лизнул ее пупок. Пенелопа охнула и снова вцепилась в его волосы, слишком занятая ощущениями, чтобы думать связно. И он воспользовался этим. На ее долю остались только чувства. Чувства, ошеломившие ее. Накатывавшие, словно морской прибой. Восхитительные, бесстыдные, опасные… И все же она без колебаний отдалась всему, что он предлагал. Чего хотел. Слишком стремилась знать, и он давал ей эти знания.
Он сполз еще ниже и раздвинул ее колени, устраиваясь между ними. Жаркие поцелуи обожгли ее живот. Она стала извиваться, изнемогая от сладостной боли.
Его губы прижались к складке у развилки ног. Кончик языка провел линию, словно стрелку, ведущую к…
Она вздрогнула.
– Что?..
Вместо ответа он прижался губами к завиткам внизу ее живота, и она едва не взвизгнула. Попыталась схватить его за плечи, но его рука придавила ее к постели, а другая отвела в сторону ее бедро… Открыв ее так, чтобы он смог наглядеться вволю.
Шок и потрясение лишили ее возможности двигаться. Она взглянула на него, и то, что увидела в его лице… Господи, помоги ей!
Потом он нагнул голову и прижался губами к ее лону.
Ее словно прошило молнией. Расплавившей ее нервы и превратившей в олицетворение желания.
Безумного голода. Голода, бурлившего в ее венах.
Она разом ослабела. И, беспомощная, изнемогающая, лежала, позволяя ему показать все, что она хотела знать. Позволяя ощущениям овладеть ею.
Позволяя ему унести ее туда, где правили желание и страсть, где царили жар и исступленная жажда.
Она не могла дышать свободно.
Струи желания так туго опутали ее, что она боялась рассыпаться на мириады осколков.
И вдруг он проделал языком то, что раньше – пальцами: медленное проникновение и отступление.
Тут и произошло то, чего Пенелопа так опасалась.
Она рассыпалась. На мириады осколков тепла, света и блаженства.
Жадно впитывая все, что могла.
Но яркий свет померк, оставив ее странно опустошенной. Словно это было не все. Словно она ждала чего-то большего.
Она открыла глаза. Он поднял голову, наблюдая за Пенелопой.
Увидев, что она пришла в себя, он приподнялся над ней, прекрасный, как могущественный бог.
Зная, что он терзается желанием к ней, она нашла в себе силы изогнуть брови:
– Это все?
Вместо ответа он снова раздвинул ее ноги и лег между ними. Что-то твердое уперлось в лепестки ее лона в поисках входа. Пенелопа задрожала.