– А причем здесь Джеймс Рик? И почему его интересует Ирис? Харди?
Но Мак-Кент уже спал, привалившись к мачте широкой спиной, и даже похрапывал.
Дни, проведенные на цепи, не отличались разнообразием. Солнце с утра жгло грудь, а во второй половине дня пекло затылок. За бортом тихо звенела вода, рассекаемая острым форштевнем «Долорес», прямо над головой, закрывая полнеба, выгибался грот. Ветер давил в него с легким, чистым свистом и старая сосна отзывалась ему на своем языке. Они были давние знакомые – сосна и ветер. Она помнила еще родной бор, теплый летний полдень, запах нагретой хвои и сестер – ровных, прямых, высоких, словно на подбор. С одной из них она так и не рассталась. Та стояла чуть ближе к носу и гордо несла фок.
* * *
Бывший капитан стремительно оброс рыжей разбойничьей щетиной и на удивление быстро освоился. Он целыми днями травил матросские байки, и граф, почти против воли, стыдясь самого себя, краснел и покатывался со смеху. Во время завтрака (он же обед, полдник и ужин) Мак-Кент с видом заправского аристократа нюхал еду и, брезгливо фыркнув, учинял матросу разнос. Тот, не зная английского, понять ничего не мог, но в долгу не оставался никогда и отвечал шотландцу серией отборных испанских ругательств. Заканчивался диалог обычно обменом непристойными жестами, которые молодого Эльсвика и коробили, и веселили. Потом веселье как-то внезапно иссякало, и наваливалась дикая, почти неодолимая тоска, от которой хотелось выть волком и царапать палубный настил, сдирая ногти с белых от напряжения пальцев. В такие часы пленники не разговаривали и даже не глядели друг на друга.
Именно в таком настроении их и застал неожиданный сюрприз.
– Харди?
Голос послышался совсем рядом, и Мак-Кент, невольно вздрогнув, открыл глаза. И тут же сощурился.
Время было утреннее, и восходящее светило стегнуло по глазам не хуже хорошей плетки.
Вскинулся и Эльсвик. И тоже сощурился. Возникший внезапно женский силуэт показался ему черным. И мгновенно услужливая память подсунула ночь накануне отплытия. Граф подобрался, пытаясь вспомнить правила хорошего тона, но как раз именно в этом месте в памяти зиял провал.
– Мисс Франческа? – слегка растерянно спросил Харди. – Что вы делаете здесь. Ведь это, наверное, запрещено.
Эльсвик насторожился. Минувшие дни почти усыпили его подозрения, но, как оказалось, не полностью. Одной фразы оказалось достаточно, чтобы змей недоверия поднял все свои семь голов. Как ни верти, а испанский камзол был? Был, никуда от этого не денешься. А теперь оказывается, что капитан Мак-Кент… Очень подозрительный Мак-Кент… Тот самый Мак-Кент, который сразу не понравился графу… Теперь оказывается, он прекрасно знает гостей испанского капитана и, похоже, в дружеских отношениях с прекрасной сеньорой.
– Запрещено, – подтвердила женщина и, удивляя пленников, преспокойно опустилась на палубу. На некотором расстоянии, конечно, но не так, чтобы очень далеко. На ней было светло-голубое муаровое платье. Мягкие густые локоны, собранные на затылке, лежали на плечах спокойной волной. Они были русыми, с легким рыжеватым оттенком. Неправильное, но приятное лицо казалось очень подвижным, хотя и не слишком юным. Большие, темно-карие глаза смотрели с любопытством, но не холодным, а участливым.
– Вы ведь Харди Мак-Кент, я не ошиблась? – спросила женщина.
Она говорила певуче, медленно, словно подбирая слова, и Эльсвик подумал, что Бог наделил ее голосом редкой красоты и силы. Капитан хмыкнул.
– Ради бога, мисс Франческа. Вы сделали мне честь, припомнив мое имя. А теперь окажите мне еще одну услугу. Забудьте его.
Женщина кивнула с понимающей улыбкой.
– Но, ради всего святого, зачем вы компрометируете себя? – Мак-Кент поерзал и подтянул ноги, чтобы случайно не испачкать ее платье.
– Когда-то вы были очень добры ко мне, Харди. – Мягко произнесла Франческа.
– Ерунда, – Харди качнул головой, – кто бы на моем месте поступил иначе, увидев в море шлюпку с двумя людьми, терпящими бедствие. По закону моря я должен был замедлить ход и спустить трап. Моя команда не поняла бы меня, если бы я поступил иначе. Кстати, вы так ни о чем и не рассказали мне…
– История с кораблекрушением вас не убедила? – улыбнулась Франческа.
– Судите сами: ваша шлюпка была крепкой и совершенно целой, платья и одеяла сухими и неподпорченными водой, запас продуктов тоже не пострадал. При всем уважении – жертвы кораблекрушения выглядят несколько иначе.
– А кто этот несчастный юноша? – спросила Франческа, переводя разговор.
Несчастный юноша нервно прокашлялся:
– Граф Эльсвик, сударыня… Просто Джордж, – и мучительно покраснел.
– Боже! – в ее глазах отразился неподдельный испуг. – Британский лорд на цепи, как зверь! Какая низость. Впрочем, я не удивлена. Этот дон Анхиле просто образец законченного тупого мерзавца.
– Он обижал вас? – вскинулся Мак-Кент.
Цепь грохнула, напомнив о том, в каком он положении.
– Харди, дорогой, одинокую женщину обидеть почти невозможно, – быстро улыбнулась Франческа. – Она слишком беззащитна и слаба, чтобы позволить себе роскошь быть обидчивой.
– Меня утешает только одно, – Джордж Эльсвик подергал железный пояс и неожиданно для себя улыбнулся в ответ. – Если меня держат на цепи, значит, считают опасным зверем. В некотором роде мне это даже льстит.
Однако женщину не обманула эта мальчишеская бравада. Прима итальянской оперы, синьорина Франческа Колонна была не только красива, грациозна и талантлива. Она была умна.
– Несчастный мальчик, – она наклонилась вперед, и мягкие прохладные пальцы на мгновение коснулись щеки графа.
Франческа тут же отстранилась, но эта мимолетная участливая ласка неожиданно разбудила память. Джордж вспомнил Англию. Уэрствуд. У его невесты были такие же русые волосы, только без рыжего оттенка.
И она никогда не позволяла себе ничего подобного. Эльсвик приписывал это отцовской строгости и природному здравомыслию нареченной. А сейчас вдруг подумал… Она разговаривала с ним всегда неизменно мягко, поскольку была добра, но от этой доброты веяло холодом. И Джордж Эльсвик впервые подумал, что, похоже, мисс Нортон его всего лишь терпела.
Море бывало разным. Золотисто-зеленым в погожие дни, когда в прозрачной глубине можно было разглядеть косяки снующих рыбок; в темные ясные ночи оно было похоже на кусок лионского бархата, расшитый серебром, и неразличимо сливалось с таким же иссиня-черным, неестественно близким небом. Шторм сводил лик моря морщинами, и тогда оно становилось опасным и непредсказуемым. Впрочем, оно всегда было таким.
Даже когда штиль разглаживал, успокаивал суровое лицо, оно добродушно, слегка извиняюще улыбалось, торопясь отблагодарить за терпение и морскую сноровку свежим бризом. Но над серебристой гладью появлялся стремительный острый плавник, и сердца рыбаков сжимал страх. Акулы. Отец называл их душами потонувших пиратов…