— Прости, Супермен, я совсем забыла!
Ридли спустилась в яму, аккуратно держа сверток, и положила его на дно пустой могилы Мэкона Равенвуда. С помощью арклайта моей маме удалось спасти Мэкона, но мы понимали, что это опасное оружие, тюрьма для сверхъестественных существ, в которой мне меньше всего хотелось бы увидеть своего лучшего друга. Поэтому мы решили поместить арклайт на глубину в шесть футов, и самым безопасным местом нам показалась могила Мэкона.
— Отличная работа, — похвалил Линк Ридли, помогая ей вылезти обратно. — Кажется, так положено говорить, когда в финальной сцене добро побеждает зло?
— Слушай, чувак, а ты хоть одну книжку за всю жизнь прочитал или нет?
— Закапывай, — приказала Ридли, отряхивая руки от земли, — вот что я тебе на это скажу.
Линк принялся махать лопатой под чутким наблюдением Ридли, которая глаз не сводила с могилы.
— Пора покончить с этим, — сказал я.
— Пойдемте отсюда, — кивнула Лена, засовывая руки в карманы.
Солнце осветило верхушки магнолий у могилы моей мамы. Теперь я мог спокойно смотреть на нее, потому что знал, что мамы там нет. Она была совсем в другом месте и все время защищала меня, где бы ни находилась: в тайной комнате Мэкона, в архиве у Мэриан или в кабинете в поместье Уотов.
— Пойдем, Эль. — Я потянул Лену за руку. — Мне надоела темнота, давай встретим рассвет.
Мы взялись за руки и, смеясь, как дети, побежали вниз по травянистому склону мимо могил и магнолий, пальм и замшелых дубов, неровных рядов надгробий и рыдающих ангелов, мимо старой каменной скамьи. Лена дрожала от холода, утренний воздух не успел прогреться, но мы не хотели останавливаться, и, добежав до самого низа, мы почти упали. Почти взлетели. Почти почувствовали себя счастливыми.
Мы не заметили, как трещинки и щели в земле над могилой Мэкона засияли зловещим золотистым светом.
А я не посмотрел на айпод и не обнаружил, что в плейлисте появилась новая песня.
Восемнадцать лун.
Но я не достал айпод, потому что мне было все равно. Нас никто не слышал и не видел. Во всем огромном мире не было никого, кроме нас двоих…
…кроме нас двоих и старика в белом костюме и шейном платке, который стоял на вершине холма до самого восхода солнца, пока тени не спрятались в свои саркофаги.
Мы его не заметили. Мы не видели ничего, кроме уходящей ночи и освещенного первыми лучами солнца голубого неба. Настоящего голубого неба, а не выкрашенного в голубой цвет потолка моей комнаты. Мы с Леной смотрели на разное небо, хотя теперь я сомневаюсь, что два человека, не важно к какому из миров они принадлежат, могут видеть одно и то же небо.
Ну, то есть в этом нельзя быть уверенным.
Старик развернулся и пошел прочь.
Мы не услышали знакомого свистящего звука, с которым он разорвал пространство и время в последний момент перед восходом солнца.
Восемнадцать сфер, восемнадцать лун
Невыбранная смерть или рождение
Из мира за пределами времен,
И землю ждет землетрясение…
Ридли стояла в бывшей комнате Мэкона. Здесь все изменилось до неузнаваемости, только четыре стены, потолок, пол и панельная дверь остались на месте.
Она хлопнула дверью, заперла ее на ключ и прислонилась к ней, обводя взглядом спальню. Мэкон решил переехать в другую комнату в Равенвуде, поскольку теперь он большую часть времени проводил в своем кабинете в тоннелях, так что его комната перешла Ридли, и она всегда следила, чтобы дверь в полу, ведущая в тоннели, была заперта и прикрыта толстым розовым плюшевым ковром. Стены она разрисовала краской из баллончика в черные и ярко-розовые тона с ядовито-зелеными, желтыми и оранжевыми вкраплениями.
Рисунок напоминал граффити, только без слов — одни формы, полосы и эмоции.
Ярость, заключенная в баллон с дешевой краской из магазина «Уол-март» в Саммервилле. Лена предлагала помочь ей, но Ридли отказалась, ей хотелось все сделать в «смертном» стиле. Краска так сильно воняла, что у Ридли разболелась голова, и рисунок получился хаотичным, сляпанным на скорую руку. С другой стороны, она именно этого и хотела — теперь стены комнаты отлично отражали состояние ее души.
Она умудрялась превратить в хаос все, за что бралась.
А главное — никаких слов. Ридли ненавидела слова. Большинство из них не имело никакого отношения к правде. Двухнедельного заключения в комнате Лены хватило, чтобы она возненавидела стихи на всю оставшуюся жизнь.
Моеколотящеесясердцеистекаеткровьюоттоскипотебе…
Господи.
Ридли передернуло. В генетическом наборе этой семейки такое понятие, как хороший вкус, напрочь отсутствует. Она оттолкнулась от двери и подошла к шкафу, одним прикосновением открыла белые деревянные двери. Внутри была аккуратно развешена внушительная коллекция одежды, отличительный признак любой сирены.
Но я больше не сирена, напомнила себе она.
Ридли взяла розовую табуретку, приставила к шкафу, залезла на нее, слегка покачиваясь в розовых туфлях на платформе, надетых на полосатые розовые гольфы. Сегодня она оделась в стиле Хараюку, такое не часто увидишь в Гэтлине. В «Дэ-и Кин» все просто глаза об нее сломали. Ну хоть один вечер прожит не зря.
Один вечер. А сколько их еще будет?
Она пошарила на верхней полке и, улыбнувшись, достала обувную коробку из Парижа. Фиолетовые бархатные босоножки на девятисантиметровом каблуке, если она ничего не путает. Ну конечно же, не путает.
В этих босоножках она не раз отлично проводила время.
Ридли открыла коробку и перевернула ее над покрытой черно-белым покрывалом кроватью. Да, вот они — завернуты в шелк, на каблуках до сих пор остались комочки засохшей грязи.
Ридли села на пол и положила локти на кровать. Она же не дура. Просто ей хочется выглядеть так же, как и две последние недели, хочется чувствовать волшебство, ощущать силу, которую у нее отняли.
Ридли — совсем не плохая девочка. Не совсем плохая. А если и так, то что с того? Она все равно ничего не может с этим поделать.
Ее отшвырнули в сторону, как засохшую тушь.
На тумбочке зазвонил мобильник, она взяла его, увидела на экране фотографию Линка, сбросила звонок и швырнула телефон на розовый ковер.
Не сейчас, Горячий Стержень.
Сегодня у Ридли на уме был другой инкуб.
Джон Брид.
Ридли села обратно и, наклонив голову, смотрела, как шар начал светиться нежным оттенком розового.
— И что я буду с тобой делать? — улыбнулась она, потому что ей предстояло самой принять это решение.
три
Шар сиял все ярче и ярче, пока розовый свет не заполнил собой всю комнату, и все очертания всех предметов побледнели, словно их стерли ластиком.