— Так прямо и сказали бы, что я отныне в заключении, герр бургомистр! — не выдержала Аврора.
— Напрасно вы так считаете, — не согласился он с неожиданной мягкостью в голосе. — Мне доверено оберегать... хрупкое сокровище, чрезвычайно ценимое государем. Не сердитесь на меня за то, что я выполняю свой долг. Помните: я в вашем полном распоряжении, всегда готов устранить любую трудность, если она вдруг возникнет, и сделать ваше пребывание у нас как можно более приятным. К тому же оно будет недолгим — несколько месяцев пронесутся незаметно!
Этой короткой речи хватило, чтобы развеять предубеждение изгнанницы. Она поняла, что перед ней славный человек, разрывающийся между гордостью за то, что ему довелось стать ее стражем, и страхом, что она будет чувствовать себя несчастной в его владениях. Аврора протянула ему руку.
— Раз так, постараемся прожить их как можно лучше. Благодарю вас за утешительные речи. Но каковы ваши инструкции на... на дальнейшее?
— Не могу ответить: пока никаких распоряжений не поступало. Надо полагать, вы нас покинете?
— Надеюсь на это.
Все последующие дни Аврора только отдыхала. Переезд ее сильно утомил, и после отъезда Амалии она, уже не так тревожась за свою судьбу, старалась побольше спать под бдительной охраной Ульрики. Гослар славился своим чистейшим воздухом, дом был выше всяких похвал, сад тенист и полон свежести — самое подходящее место в летний зной. Там для будущей матери поставили шезлонг с подушками, постаравшись расположить его так, чтобы за ней никто не мог подсмотреть. Впрочем, естественное любопытство, вызванное в городе приездом знатной гостьи, быстро сошло на нет: говорили, что у Винкеля поселилась больная дама, приехавшая на воды и находящаяся под наблюдением доктора Трумпа, человека довольно молчаливого. Все слуги — кухарка, лакей, две служанки и садовник — были отобраны самим бургомистром, это были люди солидного возраста, так что Ульрике не составило труда быстро стать у них главной. Все они были деликатны и настолько молчаливы, что Аврора чаще всего вообще не замечала их присутствия. Ей, правда, не хватало Фатимы, ее умелых проворных рук — не столько для наведения красоты, что было ей пока что ни к чему, сколько для приготовления смесей из известных одной лишь турчанке целебных трав. Они прекрасно излечивали головные боли и всяческие незначительные недуги, которые способны испортить жизнь любой женщине.
Со временем беременность молодой женщины становилась все заметнее, несмотря на отсутствие у нее аппетита, и все болезненнее. Ребенок то и дело заявлял о себе, властно стучась изнутри в стенки ее живота. Порой Аврора совсем не могла спать.
— Уверена, что будет мальчик, — делилась она с Ульрикой. — Носить девочку было бы куда легче. Такое ощущение, что у меня внутри поселился великан!
— Чему тут удивляться, зная, кто папаша! Вам надо больше есть, иначе к тому моменту, когда он попросится наружу, от вас останутся только кожа до кости!
Доктор Трумп было иного мнения и советовал легкую пищу: молочные продукты, фруктовые компоты, овощи, за исключением капусты, вызывавшей у Авроры ужас. От запаха готовящейся капусты ее могло стошнить.
К концу лета она так отяжелела, что уже с трудом передвигалась: молодой женщине под силу были лишь недолгие прогулки по саду, да и то под руку с Ульрикой. В остальное время ее жизнь ограничивалась кроватью и шезлонгом, между которыми она и перемещалась. Погода тем временем испортилась, зарядили дожди, тоскливо завывал ветер. Стало холодать, в печах заплясал огонь.
Аврора уже считала дни: она должна была родить в конце октября, но ей казалось, что этого не произойдет никогда. Ей было невыносимо скучно. Письма от Амалии приходили редко — потому, вероятно, что той нечего было ей рассказать, ведь в отсутствие курфюрста Дрезден мог сравниться спокойствием с безмятежным Госларом. Казалось, сестры напрасно придумали свою тайнопись...
Но однажды вечером доктор Трумп нарушил свое правило и пришел не один: с ним явился человек сурового облика, получивший от Винкеля разрешение проникнуть за окружавший будущую мать глухой забор. Войдя первым, врач осведомился, в состоянии ли его пациентка принять гостя.
— Это священник, утверждающий, что вам уже доводилось встречаться, его зовут пастор Крамер, он из Ганновера.
Аврора, дремавшая на двух пышных подушках, удивленно приподняла голову.
— Пастор Крамер? Он назвал вам причину визита?
— Он хочет что-то сказать лично вам. При нем письмо герцогини Целльской для передачи в ваши собственные руки. Нам он признался, что намерен говорить о вашем брате.
— Боже! Немедленно впустите его! — крикнула она, уже дрожа от нетерпения.
— У вас хватит сил для этого разговора? Он не скрывает, что новости не очень веселые, потому я и решил его сопровождать.
Аврора закрыла глаза, прислушиваясь к знакомому ощущению страха. Слова врача могли означать только одно: она больше никогда не увидит Филиппа...
— Он ведь мертв, да? Если это все, что может мне сообщить пастор...
— Нет, ему известно также, что именно произошло.
— Раз так, то я его выслушаю. Не беспокойтесь, доктор.
— Я буду рядом на случай, если вдруг вам понадоблюсь.
— Надеюсь, до этого не дойдет.
Она попросила несколько минут, чтобы привести себя в порядок, водрузила на растрепанную голову кружевной чепец, приняла решительный вид, как поступают сильные духом перед эшафотом. Она знала, что ее ждет жестокая правда, и старалась к этому подготовиться. Крамер, приглашенный в спальню Ульрикой, застал ее опирающейся на подушки, с прямой спиной, с руками, смиренно сложенными на одеяле, едва скрывающем ее огромный живот. Гостя она встретила учтиво, но без улыбки — на это она была неспособна.
— Спасибо, что потрудились до меня добраться, герр пастор, — сказала она. — Говорят, у вас для меня важные вести?
— Это так. Поверьте, я ими чрезвычайно огорчен, но, познакомившись с вами, я понял, что вы из тех, для кого правда, даже безжалостная, лучше неизвестности.— Я благодарна вам за столь высокую оценку. Итак, вам стало известно, что произошло с моим несчастным братом?
— Да, исключительно благодаря пожару, уничтожившему замок Монплезир. Меня позвали к умирающему, некоему Бухману, служившему в охране князя-курфюрста, но всецело преданному графине Платен. Он хотел исповедоваться, и он же просил меня передать содержание его исповеди вам, надеясь на ваше прощение. Вот что я от него узнал.
Внезапное возвращение графа Кенигсмарка в Ганновер и, главное, то, что целью этого возвращения было навести порядок в делах, вызвало у госпожи фон Платен подозрения, тем более что он отказывался с ней увидеться. Ее шпионы не спускали с вашего брата глаз. От них она узнала, что граф получил карандашную записку от фрейлейн Кнезебек, вызывавшую его следующей ночью к принцессе Софии Доротее. В одиннадцать часов вечера он, изменив внешность, направился к потайной двери дворца Херренхаузен, где его, как обычно, дожидалась Кнезебек. Узнав, что Филипп во дворце, фон Платен бросилась к курфюрсту и поведала ему о супружеской неверности его невестки. По ее наущению курфюрст повелел полудюжине молодцов из своей охраны, среди которых был и Бухман, схватить графа. Графиня повела их в Рыцарский зал, где заранее приготовила огромный сосуд с ромовым пуншем. Заставив их поклясться (под угрозой виселицы) хранить тайну, она приказала им напасть на того, на кого она укажет, заявив, что действует с ведома Эрнста Августа. После этого она опоила их своим пуншем. Удостоверившись, что они пьяны и подчинятся ей, даже не пытаясь разобраться, что происходит, она велела им спрятаться под колпаком огромного камина, наказав молча ждать ее сигнала. Сама же вышла к лестнице, ведущей в покои принцессы. До этого она позаботилась крепко запереть выход в парк, которым обычно пользовались любовники.