– Да что не так? Почему нельзя человеку помочь?
– Трубочку в следующий раз не трогай, даже если она тебе за пазуху упадет!
– Почему? Что это за трубочка?
Шепотом, все еще пытаясь сдержать рвущийся изнутри смех, Фатима рассказала:
– Кизляр-ага кастрированный человек, знаешь?
– Да.
– Ты мужчину голым видела?
– Да. Нет, только совсем издали, когда мужчины после бани в озеро кидались.
– А близко?
– Нет.
– А мальчиков-то видела?
– Да, братиков, но маленьких.
– Что у них впереди?
– Ну… петушок…
– Что мужчина этим петушком, а у взрослого целым петухом делает?
Роксолана покраснела до корней волос.
– Правильно покраснела. А еще писают они из этого. А у евнухов все отрезано. Если отрезать, то не только с женщиной нельзя справиться, но и писать тоже.
Девушка смотрела на наставницу, просто вытаращив глаза:
– Трубочка-то тут при чем?
– У них одна дырка впереди остается. Когда успевают, то вставляют эту самую трубочку, чтобы отлить.
– А если не успевают?
– Тогда льется само. Чтобы по ногам не текло, повязку носят.
– Потому и семенят, что между ног привязано? – ахнула Роксолана.
Фатима не удержалась и, подозрительно фыркая, полезла что-то перебирать в шкаф. Немного погодя она вынырнула оттуда, все еще пряча улыбку, и строго поинтересовалась:
– Ты-то не смеяться теперь сможешь? Кизляр-ага очень обидчив, особенно если смеяться по этому поводу. Будь осторожна.
– Спасибо, что предупредила, я могла бы сделать глупость.
– И нажить себе врага. Надо подумать, как задобрить кизляр-агу после того, что ты натворила.
– А как его можно задобрить?
– Подарком.
– У меня нечего дарить.
– На первый раз я найду, потом будешь пользоваться своим.
– А чем своим?
– Тебе, даже если останешься просто рабыней, будут давать мелочь на всякую всячину. Постарайся не тратить просто так, лучше копи для подношений.
– Это пожалуйста, мне ничего не нужно.
– Хорошо. И вышивай получше, чтобы тебе и от смотрительницы за бельем перепадало, она тоже может денег немного дать. А еще на Хуррем откликайся, это имя тебе валиде-султан дала, не имеешь права отказываться. Если жить хочешь.
– Хочу.
– Кизляр-ага…
Тот недовольно обернулся к Фатиме, словно только что заметил, показывая обиду, сильнее поджал и без того превратившиеся в узкую полоску губы, мол, недосмотрела за подопечной… Фатиму это не смутило, она прекрасно знала цену и самому кизляр-аге, и его обиде, за столько лет службы в гареме прекрасно все изучила.
– Сказать что-то хочу.
– Не стоило бы тебя слушать, Фатима, да такой уж я добрый человек…
– Знаю, помню. Меня передать тебе просили…
– Что? – как ни старался, а скрыть интерес не получилось, всего на мгновение мелькнул интерес к подарку, но Фатима уловила, мысленно усмехнулась.
– Вот этот перстень.
– Кто передал и за что?
– Новенькая Хуррем. За то, что ты ей пример благородства преподал.
– Чего?
Озадачила-таки! О каком благородстве могла идти речь, если опозорился у всех на глазах, а она словно нарочно своей помощью это подчеркнула?
– Ты на нее не сердись, не умеет она еще свое уважение как следует выказать. Не зря валиде-султан мне советовала к твоей помощи прибегнуть, чтобы Хуррем правильному поведению обучить.
– Валиде-султан говорила о Хуррем?
Есть, попался! Но Фатима не лгала, вернее, лгала, но не слишком. Хафса действительно разговаривала с ней о Роксолане, но только по инициативе самой Фатимы. Услышав, как девушка читает стихи на фарси, она поспешила рассказать об этом валиде-султан. Тогда и состоялся этот разговор. Но для кизляр-аги достаточно самого упоминания о валиде-султан.
– Говорила. Эту девушку для Повелителя привез Ибрагим. Не купил, ему подарили, она вообще не продавалась ни разу.
– Да ну?
– Да. Была взята в плен благородными татарами, привезена в Кафу, где училась многому, а потом сюда, нарочно для Повелителя.
Вообще-то, Фатима вдохновенно врала со слов самой Роксоланы, но была недалека от истины, кроме разве слов о Повелителе, который и слыхом не слыхивал о новенькой наложнице.
– А чему училась-то?
– Греческий знает, арабский, персидский, стихи многие, беседы может вести философские…
Кизляр-ага с сомнением покосился на Фатиму. Та подтвердила:
– Да-да, не хуже твоего Ибрагима.
– Какой он мой?!
– Хорошо, не твой, Повелителя.
И вдруг заговорщически наклонилась к уху кизляр-аги:
– Как думаешь, если вместо Ибрагима Повелитель с Хуррем беседовать станет, нам лучше будет или хуже?
– С женщиной? – в голове кизляр-аги слышалось не просто сомнение, оно было с пренебрежительным оттенком.
Фатима, отстранившись от евнуха, почувствовала некоторое облегчение. Ну и запах! Как ни следил за собой бедолага, как ни менял повязки и ни мылся, а въевшийся запах аммиака из-за невольного недержания мочи был неустраним. Недаром в гареме говорили, что приближение кизляр-аги выдает не его шаркающая походка, а опережающий евнуха на две комнаты запах. Но никуда не денешься – терпели.
– Женщины, кизляр-ага, тоже разные бывают. Эта вон сколько газелей знает, по памяти вчера допоздна читала.
И снова Фатима преувеличивала, потому что назвать долгим чтение всего одного стихотворения нельзя никак, но Роксолана сказала, что знает еще много, почему бы не преувеличить?
– Ох, зря Ибрагим Повелителю такую привез, как бы самому в стороне не остаться.
Знала Фатима, на что намекнуть. Кизляр-ага терпеть не мог Ибрагима, как и многие другие, считая его выскочкой. Раб-советник у султана! Ни к чему это. Можно, конечно, выслушивать умных рабов, но не держать же при себе день и ночь!
Против Ибрагима кизляр-ага готов был поддержать кого угодно, даже новенькую.
Фатима хорошо почувствовала эту готовность.
– Так ты поможешь мне обучить правильному поведению Хуррем, чтобы глупостей не натворила?
Кизляр-ага покрутил на пальце новый перстень, Фатима точно угадала размер, подарок пришелся впору.
– Помогу, если зазнаваться не будет.