Но покупателей не было, никто не ждал у дверей зала с редкостями, желая заплатить деньги за посещение, растения не продавались. Ковчег медленно тонул под грузом долгов. Джозеф работал за половину жалованья и содержание, все его помощники разбежались, ушли на войну, горничных уволили. И только кухарка оставалась с ними и делила с Эстер работу по дому.
На деревьях появились первые зеленые листья, и Эстер вдыхала их свежий аромат. Трава стояла высоко. Когда нарциссы отцветут, Джозеф выкосит траву и уберет сено. Ветви фруктовых деревьев раскачались, соприкасаясь тонкими ветвями, на которых уже начали появляться листья и почки, налитые обещанием будущих цветов. Сад должен быть самым радостным местом. Но Эстер проходила между плодородием и бурлящей жизнью сада, как женщина, промерзшая до костей и уставшая до смерти.
Она дошла до дальнего конца сада и взглянула на пруд. Прошли годы с того времени, как они с Джонни приходили сюда кормить уток. Годы с тех дней, когда они садились в маленькую утлую лодчонку и он катал ее туда-сюда, рассказывая, что он совсем-совсем наверняка будет великим моряком, как дед, будет охотиться на пиратов в Средиземном море или поплывет к ледяным границам России. А теперь она сама была женой другого путешествующего Традесканта и думала, что, пожалуй, в этом году ей уже пора собрать всю свою отвагу и признать наконец тот факт, что Джон никогда больше не вернется домой.
Со времени его отъезда она получила только одно письмо, в котором он писал, что покидает Джеймстаун и собирается построить дом дальше по реке и что она не должна ждать от него известий в течение какого-то времени. Потом она получила груз с индейскими редкостями и пару бочонков с растениями, плохо упакованными и плохо доставленными, что доказывало — Джон не следил за их погрузкой на борт. И с тех пор ничего. Последние новости, дошедшие из колоний, были о восстании индейцев и нападении на Джеймстаун. Говорили о том, что всех плантаторов, живших вдоль реки, скальпировали и вырезали, снимая кожу.
Она думала, ей пора научиться перестать искать Джона повсюду, научиться перестать ждать его. Она решила, что подождет до лета, а там, если не будет никаких известий, придумает, как сказать Джонни, который иногда все еще был ее маленьким мальчиком, а иногда — совсем юношей, что его отец не вернется домой и что теперь он будет единственным оставшимся Садовником Традескантом.
— Прошу прощения, — вежливо сказал кто-то за ее спиной. — Я ищу Джона Традесканта.
— Его нет, — Эстер устало обернулась. — Я — его жена. Чем могу помочь?
Перед ней стоял один из красивейших мужчин, когда-либо встреченных ею. Он изящным жестом снял шляпу, и, когда поклонился, выставив вперед ногу в высоком замшевом коричневом сапоге, перья шляпы коснулись земли. Он был одет в серое — достаточно неяркий цвет, который мог указывать на то, что он был человеком парламента, да при этом еще и одним из самых унылых пресвитерианцев. [18] Но его густая кудрявая шевелюра, богатый кружевной воротник и улыбчивая дерзость выдавали в нем кавалера.
Первым побуждением Эстер было улыбнуться в ответ, он был из тех мужчин, перед которым любой женщине трудно устоять. Но потом она вспомнила, в какие времена они живут, и оглянулась на дом, словно ожидая увидеть там отряд солдат под его командованием, а его самого — достающим из кармана ордер на арест.
— Чем могу помочь? — повторила она.
— Я ищу тюльпаны, — сказал он. — Все знают, что сад Джона Традесканта — единственный в Англии, куда стоит заглянуть. И к тому же сейчас слишком смутные времена, чтобы гоняться за цветами в Голландии.
— У нас есть тюльпаны, — серьезно сказала Эстер, не воспользовавшись возможностью подхватить разговор о тяжелых временах. — Вы желаете какой-то конкретный сорт?
— Да, — ответил он. — А что у вас есть?
Эстер улыбнулась. Словесная дуэль была хорошим подходом к тому, чтобы назвать растение, в зените своей славы стоившее дороже дома.
— У нас есть все, — ответила она с простой гордыней профессионала, лучшего в своем деле. — Было бы гораздо лучше, если бы вы просто сказали, что хотите. Мы всегда назначаем только разумную цену, господин…
Он отступил на шаг, как будто для того, чтобы оценить ее заново, точно первое впечатление о ней как о просто одетой, незамысловатой женщине скрывало силу ее характера и ее гордость.
— Меня зовут Джон Ламберт, [19] — представился кавалер. — В прошлом году я вырастил у себя с полдюжины тюльпанов, и в этом году должен получить еще. Я просто должен. Вы ведь понимаете, что я хочу сказать, госпожа Традескант. Или все они для вас просто цветок, что растет на грядках, как пшеница для фермера?
— Они не принадлежат к моим любимым цветам, — Эстер была откровенной. — Но все живущие в этом доме не могут не любить тюльпаны. Они — одни из самых прекрасных цветов.
— Прекраснее их нет, — быстро сказал он.
— А розы?
Он помедлил с ответом.
— С тюльпанами ведь что интересно — мимолетность сезона цветения… и то, что покупать их можно в луковице, и эту луковицу можно подержать в руке, зная, что внутри скрывается прекрасный цветок. И вы знаете, что если будете за ней ухаживать, то увидите этот прекрасный цветок. А розы — что розы? Они растут сами по себе.
Эстер рассмеялась.
— Вот если бы вы были настоящим садовником, господин Ламберт, вы бы ценили растения, которые растут сами по себе. Однако позвольте мне показать вам наши грядки с тюльпанами.
Она повела его через сад и остановилась. Дорожка бежала вдоль стены, прикрывающей растения от западного ветра. Вдоль этой стены ровными рядами стояли плотно посаженные шпалерами яблони и груши. Вдоль южной стены выстроились персиковые и абрикосовые деревья. Это были особые стены Традесканта — двойной ряд кирпичей с тремя открытыми топками одна над другой и дымоходами, ведущими от каждой топки по всей длине стены, чтобы кирпичи постоянно оставались теплыми и днем и ночью. Но вот уже вторую весну Эстер не могла позволить себе закупить уголь для системы обогрева.
Эстер увидела, что господин Ламберт отметил и лаконичную планировку, и основательность всей постройки, и безупречно подстриженные ветви. У нее в душе шевельнулась гордость. А потом он повернулся к грядкам с цветами, и она услышала, как он резко втянул воздух.
Тюльпаны стояли ряд за рядом. Там было, по меньшей мере, двадцать экземпляров каждого образца, а всего более ста различных разновидностей. Каждый новый вид обозначался свинцовым колышком, воткнутым в землю в начале ряда. И на каждом колышке педантичным почерком Джонни было написано название сорта. За каждым колышком стройным рядом, как хорошо обученная кавалерия, тесно прижимая листья к стеблям, росли тюльпаны. И их растущие бутоны напоминали разноцветные формы солдат с пиками на плечах.