— Сэр, — еще громче сказал король. — Я никогда не поднимал оружие против народа, только в защиту законных…
— Правосудия! — закричали солдаты.
Карл поднялся с кресла, оглянулся, будто хотел сказать что-то еще.
— Просто уходи, — умоляюще прошептал Джон, закрыв рот руками, чтобы ненароком не выкрикнуть эти слова вслух. — Иди, пока какой-нибудь глупец не потеряет терпение. Или Кук не ответит тебе ударом на удар.
Король повернулся и покинул зал. Александр посмотрел на Джона.
— Запутанное дело, — сказал он.
— Отвратительное, — ответил Джон.
Вторник, 23 января 1649 года
Двери зала суда были заперты вплоть до полудня. Джон и Александр продрогли и заскучали к тому моменту, когда наконец протолкались внутрь. Взгляд Джона сразу же упал на величественный белый щит с изображением красного креста святого Георгия, который висел над судейским столом, задрапированный роскошным цветным турецким ковром.
— Что это значит? — спросил он Александра. — Они собираются приговорить его, не дав сказать ни слова?
— Если они решат, что его молчание означает виновность, тогда он и не сможет заговорить, — сказал Александр. — Как только зачитают приговор, его уведут. Так работают все суды. После приговора больше уже нечего сказать.
Джон молча кивнул. Лицо его потемнело.
Когда стража ввела короля, в зале суда раздался сочувственный ропот. Джон увидел на лице короля следы напряжения, особенно вокруг темных, серьезных глаз. Но он посмотрел на судей так, будто презирал их, и опустился в кресло так, будто это он сам захотел посидеть перед ними.
Джон Брэдшоу, человек, перед которым стояла самая трудная в Англии задача, натянул поля своей шляпы до бровей и посмотрел на короля, словно умоляя того внять голосу рассудка. Он говорил тихо, напоминая королю, что суд просит его еще раз ответить на обвинения.
Король оторвал взгляд от кольца, которое он крутил на пальце.
— Когда я был здесь вчера, меня прервали, — угрюмо ответил он.
— Вам будет позволено защищаться, — пообещал ему Брэдшоу. — Но только после того, как ответите на обвинения.
Таким образом, он приоткрыл королю дверь. Но король тут же повел себя высокомерно.
— Что касается обвинений, то я не обращаю ни малейшего внимания… — начал он.
— Просто скажи, что невиновен… — совсем тихонько прошептал Джон. — Просто отрицай обвинение в тирании и измене…
Он мог бы прокричать свой совет во весь голос — ничто не могло остановить короля. Сам Брэдшоу попытался остановить его.
— Окажите любезность, не прерывайте меня. Я не понимаю, каким образом я оказался здесь, нет такого закона, чтобы превратить вашего короля в обвиняемого.
— Но… — попытался возразить Брэдшоу.
Величественным жестом король заставил его замолчать. Лорд-председатель суда снова попытался что-то сказать, но не смог прервать поток королевского красноречия. Брэдшоу сдался и кивнул секретарю, чтобы тот приступил к чтению обвинения.
Джон посмотрел туда, где, опершись подбородком на руки и наблюдая за тем, как король руководит собственным процессом, сидел Кромвель. Лицо его было мрачным.
Секретарь вновь зачитал длинное, многословное обвинение. Джон слышал, как его голос дрожит оттого, что приходится снова и снова читать человеку, полностью его игнорировавшему.
— Вы предстали перед судом, — заявил Брэдшоу.
— Я вижу, что вынужден подчиниться силе, — провокационно заявил король.
Он поднялся с места и сделал характерный слабый жест рукой, хорошо знакомый королевским слугам и означавший, что они могут поклониться и уйти. Джон сразу узнал этот жест, но не думал, что кто-нибудь еще из присутствующих поймет — король просто давал команду разойтись. Король больше не желал там оставаться.
— Ответь на обвинения, — беззвучно прошептал Джон.
Но стража уже сомкнулась вокруг короля, и он покинул зал суда.
Среда, 24 января 1649 года
Среду Джон провел с Френсис, бездельничая в ее маленьком доме. Суд проводил закрытое заседание.
— А что они теперь делают? — спросила Френсис.
Она месила тесто на кухонном столе. Джон сидел подальше, на безопасном расстоянии, чтобы не попасть под вихрь разлетающейся муки. Френсис училась искусству домашнего хозяйства у Эстер, а это, безусловно, означало, что она всегда будет знающей поварихой. Но ее стиль был более энергичным, нежели точным, поэтому иногда, после очередной катастрофы с хлебом в печи или сгоревшим горшком, Александру приходилось посылать за обедом.
— Слушают свидетелей, — сказал Джон. — Чтобы придать процессу налет легальности. Все и так знают, что он поднял штандарт в Ноттингеме. Едва ли необходимо выслушивать показания свидетелей о том, как все происходило.
— А тебя не вызовут? — спросила она.
Он покачал головой:
— Они выискивают всякие мелочи. Они вызвали человека, который красил древко штандарта. А по поводу сражений они используют свидетельства тех, кто сражался на войне от начала до конца. А я был там только в самом начале, если ты помнишь. Я был с ним в Гулле, но об этом все уже благополучно позабыли. Я никогда не видел настоящей битвы.
— Ты жалеешь об этом? — спросила она с прямотой своей мачехи. — Ты жалеешь, что не остался с ним?
Джон покачал головой:
— Мне страшно не нравится, какой оборот все это приняло. Но в любом случае его дорога, куда бы она ни вела, была плохой, — честно признался он. — И мы все оказались бы в гораздо худшей ситуации, если бы он победил. Я точно знаю.
— Это из-за католиков? — спросила она.
Джон подумал, прежде чем ответить.
— Да, я думаю. Даже если он сам не католик, то королева, а вместе с ней и половина двора, уж точно. Дети — почти наверняка. Так и получается, что сначала принц Карл, потом его сын, а потом снова двери настежь для папы, священников и монастырей для мужчин и женщин, и снова бремя веры по приказу господина.
— Но ты сам даже не молишься, — напомнила она.
Джон ухмыльнулся.
— Ну да. Но я хочу не молиться так, как я этого хочу. А не так, как у католиков.
Френсис фыркнула от смеха, и он помолчал, дав ей отсмеяться.
— Я путешествовал слишком далеко и видел слишком многое, чтобы с готовностью поверить во что-нибудь. Ты это знаешь. Я жил с людьми, которые совершенно искренне молятся Большому Зайцу, я молился с ними, и иногда мне казалось, что он отвечает на мои молитвы. Я больше не могу верить во что-то одно. Я всегда вижу все с дюжины разных сторон.
Он вздохнул.
— Из-за этого мне самому с собой бывает нелегко, из-за этого я получаюсь плохим мужем и отцом. И, Бог свидетель, из-за этого я — плохой христианин и плохой слуга.