Она посмотрела на него, на мгновение он увидел в ее глазах Сакаханну с ее очаровательной смешливостью, которой она так часто и с такой любовью радовала Джона.
— Ты действительно в этом уверен? — спросила она.
Потом отвернулась и пошла к своей работе.
Джон шел в сухих английских сапогах по деревянному настилу, не сходя с него на землю, позабыв о болотных цветах, не видя перед собой ничего, кроме битвы в снегу и Сакаханны, сражающейся до последнего… потом падающей в снег, и Аттона, падающего рядом с ней.
Ничего вокруг себя он не видел и во время долгого пути назад, в Джеймстаун. Ни новых и красивых домов, ни симпатичных парусных корабликов, которыми плантаторы предпочитали пользоваться теперь вместо каноэ. Он не видел упорядоченное процветание полей, расчерченных квадратами, будто кто-то набросил на ландшафт сетку, игнорируя при этом контуры холмов, склонов и ручьев, накладывая свой собственный порядок на дикую природу. Он не заметил ни пригороды Джеймстауна, сами по себе составлявшие небольшой городишко из бедных деревянных хибарок. Не заметил и центр города с красивым домом губернатора и новым зданием городского совета, где собирались члены городского совета, чтобы наилучшим образом, в меру собственной просвещенности, строить в этом новом месте новую страну.
Той ночью, когда он лег спать, он ожидал, что во сне ему будет сниться схватка и поражение повхатанов, ужасная гибель Сакаханны в холодном снегу, с собаками, вонзающими зубы в ее горло.
Но все оказалось по-иному. Вместо этого он увидел во сне Великого Зайца, скачущего по зимним снегам, в белоснежной зимней шубке, лишь кончики ушей тронуты шоколадным мехом. Великий Заяц нежно берет в рот его возлюбленную Сакаханну и его друга Аттона и уносит их назад, во тьму, прочь от мира, который больше не безопасен для его народа.
Дом сэра Джосайи был одним из самых величественных каменных домов, и его сад был богаче, чем Джон мог себе представить. Жена сэра Джосайи приветствовала Джона и, невзирая на жару, приказала принести ром, лимоны и горячую воду. Потом сэр Джосайя, держа в руке стакан с пуншем, сошел с Джоном по ступенькам в сад.
Это был сад на границе двух миров. Во многом это был загородный английский сад, в дальнем конце его росли травы для кухни, для сушки на зиму и для медицинских целей, тесня друг друга в буйном изобилии. Джон подошел поближе и увидел знакомые английские травы и цветы, роскошно разросшиеся по весне в этой девственной почве.
Сразу же перед домом сэр Джосайя, в попытке соблюсти установленные нормы и правила английских великих садов, разбил небольшой регулярный сад с причудливо изогнутыми арабесками дорожек. По периметру партера росли лавры, а газон был усеян нарциссами. Между нарциссами там и сям были разбросаны белые маргаритки. Джон восхитился цветным ковром и почувствовал, как при виде весенних бутонов в сердце нарастает знакомое восхищение. Но потом он присмотрелся поближе.
— Вы привезли эти маргаритки из Англии?
— Нет, — сказал сэр Джосайя. — Я нашел их здесь. Там, у реки, есть такое местечко, просто кусок луга, их там видимо-невидимо. Я выкопал их и посадил здесь, они прекрасно растут и размножаются.
Джон, не обращая внимания на леди Эшли, фыркнувшую от смеха на террасе, опустился на колени и посмотрел поближе.
— Полагаю, это новый вид маргаритки, — сказал он. — Маргаритка виргинская.
— А я-то думал, это обычная маргаритка, просто пришлось чуток потрудиться, чтобы раздобыть ее.
— И какая она прелестная! — восхитился Джон. — Когда буду уезжать, я возьму с собой парочку. Я бы хотел, чтобы они росли и в Лондоне. У меня там неплохая коллекция маргариток. Не могли бы вы показать мне, где она растет на природе?
— Конечно, — жизнерадостно ответил сэр Джосайя. — Можем пойти туда завтра. Вы должны как следует побродить по моим лесам. А когда вы закончите у меня, я дам вам рекомендательное письмо, вы сможете отправиться вверх по реке и остановиться у моих соседей, посмотреть, что там может привлечь ваше внимание.
Леди Эшли плавно подплыла к ним по траве.
— Вы в первый раз в Виргинии? — спросила она с манерной медлительностью в речи, с которой говорили все плантаторы.
— Нет, — ответил Джон. — Я был здесь более десяти лет назад и пробыл достаточно долго.
— Вы и в тот раз тоже собирали растения?
— Да, — осторожно подтвердил Джон. — Но тогда все было по-другому.
Сэр Джосайя хотел одолжить ему лошадь, но Джон предпочел идти по лесу пешком.
— Я многое не увижу, если буду ехать слишком быстро и сидеть слишком высоко.
— Я боюсь, там могут быть змеи, — заметила леди Эшли.
— У меня хорошие крепкие сапоги, — сказал Джон. — Да и лес я хорошо изучил, когда был здесь в прошлый раз.
В северной части своего поместья сэр Джосайя оставил недурной участок леса. Именно оттуда Джон начал свой путь. Вскоре он уже шел вдоль ручья, который уводил его все глубже и глубже в лес.
Он шел как всегда, так же, как делал его отец, — иногда бросая взгляд на горизонт и на тропу перед собой, а все остальное время внимательно глядя на носки собственных сапог и на маленькие растения под ногами. Он шел уже целое утро, когда вдруг вскрикнул и упал на колени — обычный щавель, но его внимание привлекли крошечные зазубрины на листьях. Это была американская версия хорошо знакомого растения. Джон снял с плеча мешок, вынул лопатку, аккуратно выкопал растеньице из влажной темной почвы, завернул его в широкий лист и уложил в карман своего мешка.
Он распрямился и пошел дальше, глаза его постоянно перебегали с деревьев вниз, на тропу. Спустя какое-то время посреди гула и общего шевеления виргинской весны, пения птиц, громких криков пролетающей стаи уток и перелетных гусей послышался новый звук — тихое и немелодичное насвистывание. Джон был счастлив.
1655 год
Джон провел в Виргинии два года, путешествуя от одного красивого дома к другому и проводя иногда по несколько месяцев в одном месте, наслаждаясь знаменитым виргинским гостеприимством. Чем дальше в глушь он забирался, тем меньше встречалось ему каменных домов с хижинами рабов на задворках. Теперь он останавливался у более скромных плантаторов, строивших жилища из дерева, но в будущем надеявшихся на лучшее.
Джон понял, что предпочитает этих скромных людей — невозможно было не восхищаться их решимостью пересечь такое широкое море, чтобы найти новую землю. Джон знал, какой борьбой оборачивается простое желание добыть кусок хлеба в этой новой стране.
Иногда он спал перед очагом на земляном полу, а в теплые влажные летние дни ночевал под деревом в лесу. Он никогда не испытывал искушения сбросить английскую одежду и сделать себе набедренную повязку и фартучек из оленьей кожи. Он чувствовал, что это было бы издевательством над племенем, если бы он одевался, как они, и жил, как они, в то время как их держали словно хорьков в клетке. Но он не мог забыть все то, чему у них научился, и не хотел забыть их самих. Даже в своих тяжелых сапогах он передвигался по лесу тише, чем любой другой англичанин. Своим тренированным взглядом садовника Традесканта он прекрасно видел деревья и растения, но примечал все гораздо острее, потому что эти леса он когда-то знал и любил, когда-то они служили ему домом.