На дынных грядках Джон пестовал с полдюжины сортов дынь. Одна дыня была у него под особым присмотром. Ее он называл королевской и выращивал из наследников тех семян, которые Джонни сажал в Уимблдоне. Когда в середине лета дыня вызрела, Джон послал роскошный, ароматный шар королю, охотившемуся в Ричмонде, с наилучшими пожеланиями от Джона Традесканта.
Иногда он задумывался над тем, получил ли Карл Стюарт первую дыню и оценит ли он когда-нибудь преданность, вложенную в ту самую дыню.
Осень 1660 года
Кастл-Корнер, Гернси.
Дорогой господин Традескант.
Не будете ли вы так добры прислать мне, как только выкопаете, шесть тюльпанов «Ирис Дейли», шесть трехцветных краун-тюльпанов и два или три тюльпана из вашей новой коллекции, которые, по вашему мнению, могли бы мне понравиться.
Если новые обитатели поместья в Уимблдоне не будут возражать, я бы хотел, чтобы вы забрали из моего сада все те растения, которые вам захотелось бы взять себе. Насколько мне помнится, я обещал вам акацию — как давно это было. Я очень хотел бы снова увидеть свои виолетты. Особенно один, думаю, он будет темно-фиолетовым, почти черным.
Если вас впустят в сад, я был бы счастлив получить обратно несколько луковиц лилий, особенно из оранжевого сада. Я очень надеюсь, что здесь мне удастся вывести новый сорт лилий, и тогда я пришлю вам весной несколько луковиц. Цветок я назову лилия Ламберта, и мои притязания на известность будут впредь связаны не с борьбой за свободу, а с одним-единственным ароматным изысканным цветком.
Леди Ламберт вместе с детьми присоединились ко мне, и теперь замок уже не кажется мне такой безысходной тюрьмой, а стал больше похож на дом. Все, что мне теперь нужно, — это тюльпаны!
С наилучшими пожеланиями госпоже Традескант и госпоже Норман,
Джон Ламберт.
Джон без комментариев передал письмо Эстер, и она молча прочитала его.
— Мы вернем его виолетты, — решительно сказала она. — Даже если мне придется в полночь перелезть через ограду сада в Уимблдоне.
Зима 1660 года
В середине зимы Элиас Эшмол, одетый в новую накидку на меху и преисполненный сознания собственной важности от своего нового статуса, навестил Ковчег. Он приехал в карете, привез с собой несколько новых приятелей и ящики мадеры, чтобы распить их с Джоном. Эстер зажгла свечи в зале с редкостями, заказала ужин на всех, подала его и потом сама поужинала в более спокойной компании кухарки на кухне.
— Мы прогуляемся в Ламбет, — Джон просунул голову в дверь. — Выпьем по стаканчику эля.
Эстер кивнула.
— Когда ты вернешься, я буду уже в постели, — сказала она. — Если господин Эшмол захочет остаться на ночь, постель для него приготовлена в его обычной комнате. На всякий случай я приказала постелить и для его друзей.
Джон вошел в кухню и поцеловал ее в лоб.
— Вернусь поздно, — объявил он довольным голосом. — И уж наверняка пьяным.
— Не сомневаюсь, — улыбнулась Эстер. — Спокойной ночи, муженек.
Они вернулись домой раньше, чем она ожидала. Она как раз гасила свечи в зале с редкостями и выгребала угли из камина, когда услышала, как открылась дверь и Джон, спотыкаясь, ввалился в холл с Эшмолом и его спутниками.
— А, Эстер, — счастливым голосом сказал Джон. — Я рад, что ты еще не спишь. Элиас и я провернули тут одно дельце, и я хотел бы, чтобы ты была свидетелем с моей стороны.
— А это дельце не может подождать до утра? — спросила Эстер.
— Да подпиши ты сейчас, тогда мы сможем отложить все дела и выпить по стаканчику портвейна, — сказал Джон.
Он разложил перед ней бумагу, на столике для рисования, у окна в зале с редкостями.
— Подпиши здесь.
Эстер колебалась.
— Что это?
— Это как раз часть нашей сделки, и нам нужен свидетель, — без запинки вставил Элиас. — Но если для вас это неудобно, госпожа Традескант, мы можем отложить все до утра. Если вы хотите прочитать каждый параграф и каждое предложение, забудем об этом. Мы найдем кого-нибудь другого, кто поможет нам, если вы не желаете.
— Нет-нет, — вежливо сказала Эстер. — Конечно, я могу подписать сейчас.
Она взяла ручку и подписала документ.
— А теперь я отправляюсь спать, — сказала она. — Спокойной ночи, джентльмены.
Джон кивнул, открывая сундучок с монетами.
— Вот, — сказал он. — В знак нашего доброго сотрудничества.
Эстер увидела, как он передал Элиасу старинный гуртованный [50] шиллинг.
— Ты отдаешь одну из наших монет? — удивленно осведомилась она.
Эшмол поклонился и спрятал монету в карман.
— Я очень благодарен, — сказал он.
Он казался гораздо трезвее, нежели Джон.
— Я буду хранить ее с величайшим тщанием, как драгоценный памятный подарок и как задаток.
Эстер медлила, будто хотела спросить, что же такого Джон ему наобещал. Но кто-то из мужчин открыл перед ней дверь и низко поклонился. Эстер присела в реверансе, вышла и поднялась наверх, в спальню.
Вначале ее разбудил грохот распахнувшейся двери в спальню. Джон неверными шагами ввалился в комнату, а затем тяжело рухнул на кровать. Она открыла глаза и увидела, что он сразу же заснул, на спине, даже не раздевшись. Эстер на секунду подумала, что надо бы встать, раздеть его и уложить в постель. Но потом улыбнулась и повернулась на бок. Джон редко напивался пьяным, и она не видела причины, почему бы ему не проснуться поутру, испытывая легкий дискомфорт.
Когда он проснулся в темноте, то на секунду вообразил, что находится в своем самом страшном сне — потеряв возможность унаследовать дело своего отца и продолжить его имя. Он выбрался из узкой кровати, не разбудив Эстер, которая повернулась и протянула руку на его подушку.
Он натянул туфли и пошел вниз. Гостиная, такая развеселая всего лишь несколько часов тому назад, была теперь темной и неприветливой. Пахло выдохшимся пивом и табачным дымом. Огонь прогорел до темных углей. Он дунул на угольки, и наградой ему стало красное сияние. Он подкинул в очаг горстку растопки, сухое дерево сразу занялось, и тени высоко заметались по стенам комнаты.
На столе лежал документ, внизу стояла его собственная разборчивая подпись, а рядом с ней — культурным округлым почерком подпись Элиаса Эшмола. Он дотронулся до восковой печати. Воск был твердым и холодным. Пути назад не было. Подпись на месте, печать на месте, документ на месте. В нем очень ясно говорилось, что после смерти Джона Традесканта Элиас Эшмол наследует все экспонаты коллекции и все растения в саду. Джон собственной рукой отдал свое родовое имущество, он отдал свое имя, он отдал свое наследство, и теперь вся его работа и работа его отца ничего не стоили.