— Да ты хоть попробуй, — предложил я в пятый раз, — очень вкусно!..
— Нет, — отрезала она твердо. — Тело погубить не жаль, но бессмертную душу? Ни за что!..
— А душа при чем?
— Я добрая христианка, — ответила она с достоинством, — и вообще хорошая женщина.
— Хорошая, — согласился я.
Она взглянула с подозрением в широко распахнутых и еще невинных глазах.
— Это в каком смысле?
— В хорошем, — ответил я дипломатично.
— Знаете ли, принц, — сказала она с той же твердостью, — я догадываюсь, что для вас хорошее не совсем то, что хорошее для хороших людей, а уж для меня наверняка совершенно неприемлемое, недостойное и даже неприличное…
— …так как вы замечательная, — продолжил я. — Угадал? Как видите, я прекрасно разбираюсь в людях. А как насчет пирожных?
Она подумала, ответила с некоторым колебанием:
— Полагаю, такие удивительные лакомства могут делать только светлые ангелы.
— Точно, — обрадованно сказал я и посмотрел по сторонам, нет ли поблизости зеркала, вдруг да в самом деле похож. — Только они и пекут такое!
— Творят, — поправила она.
— Да-да, творят!
— Потому, — сказала она размышляюще, — не стану отказываться, хотя и считаю себя недостойной таких удивительных даров…
— Джоанна, — сказал я с нежностью. — Вы сами ангел! У вас такая прекраснаая женская логика, вы могли бы преподавать ее в образцово-показательных учреждениях.
— Да, — согласилась она, — мне все учителя говорили, что я умная.
— Еще какая!
Она уточнила:
— Зато сестры у меня скромные и богобоязненные, я их очень люблю, но я немножко не такая.
Отказываться не стала также от гренок, сахарного печенья и всяких сдобных булочек, но насчет кофе сдвинуть с христианских позиций не удалось: дьявольский напиток — и все. Подозреваю, из-за страшноватого цвета. Нужно будет как-нибудь закрасить молоком… хотя мне не по фигу ли, что любят или нет женщины?
Они должны любить то же самое, что и мы, иначе это не наши женщины. С такими, с которыми ничего общего, лучше всего вступать в брак, зато и ссориться будет не из-за чего, и можно жить спокойно и счастливо, не обращая внимания друг на друга.
За обедом все так же чинно, Аскланделла восседает в кресле с высокой спинкой, как на троне во время приема послов, царственная и величественная, но блюдо перед нею пустеет так же быстро, как и у меня, хотя я жру в три горла, а она как бы только присутствует, как это только и получается у этих императорских дочек, вот уж муштру прошли…
Альбрехт, озирая обильный стол, заметил с удовлетворением:
— После такого обеда я буду чувствовать себя орлом.
— А не тяжело будет летать? — проворчал Клемент.
— Зачем летать? — удивился Альбрехт. — А вот клевать носом…
Сулливан гулко хохотнул.
— Счастье — это друзья, хороший обед и хорошая женщина. Или дурная — смотря по тому, сколько счастья можете себе позволить.
Принц Сандорин зыркнул на Аскланделлу и пробормотал учтиво:
— Мы счастливы, у нас все это есть. Я имею в виду, все хорошее и самое лучшее.
Аскланделла произнесла с холодком:
— Между рыцарем и дикарем огромная разница, но заметить ее можно разве что за обедом.
— После хорошего обеда, — заметил епископ Геллерий примирительно, — всякому простишь, даже родному брату.
Я время от времени поглядывал не только на Аскланделлу, лорды мои веселятся так, словно битва за город закончилась час назад и все еще не остыли от победной схватки.
Альбрехт снова дотянулся до большого кувшина и со сладострастным видом налил себе полную чашу.
Я сказал предостерегающе:
— Дорогой граф, не налегайте на вино! Вам предстоит сегодня работать, как никогда раньше!
Клемент сказал с сочувствием:
— Тем более что ему теперь хватает одной чаши, чтобы напиться до безобразия. Не то одиннадцатой, не то двенадцатой… А что ему такое предстоит?
— Устанавливать связи с городами, — сказал я. — Хотя этим занимается Рэджил Роденберри, но не стоит все поручать местным, а то наместничают!.. А графу Альбрехту надлежит усилить и углубить отношения с вильдграфом Зальм-Грумбахом и другими, что всегда были в оппозиции к королю Леопольду и не посылали свои дружины в его армию.
Альбрехт возразил:
— Их позиция не значит, что стали дружественны к нам! Напротив, теперь больше поддерживают короля.
— Больше всего поддерживают себя, — уточнил я. — Из этого и надо плясать.
Аскланделла вроде бы и не слушала чисто мужской разговор, но сказала величественно в пространство над столом:
— Вообще-то вам надлежит отправить своих послов в соседние королевства. С объяснением позиции, как-то ее обосновать, хотя это и трудно…
Я посмотрел на нее со злым интересом.
— Правда? Даже надлежит? Прынцесса… то бишь, ваше импэраторское высочество!.. Я пока что не ваш муж, чтобы выслушивать от вас, как мне править, кого править и какой ногой сморкаться.
Она спросила надменно:
— А при чем здесь муж?
— Не сомневаюсь, — отрезал я, — что мужем будете помыкать, как ручным хомячком. А еще мои земли… эти теперь тоже мои, пока что не входят в империю вашего батюшки, вы не знали?
Она произнесла хрустальным голосом:
— К счастью… для нас.
Я договорил зло:
— Так что свои указания…
Она поморщилась.
— Это были не указания.
— А что?
— Совет, — отрезала она. — Более просвещенного и разумного человека. Но вы, конечно, делайте как знаете. Дикарям… закон не писан.
Больше она не промолвила ни слова, а когда я, чувствуя свою вину, втихую создал ей на десерт мороженое, и бровью не повела. Я даже дыхание задержал, кто знает, как поступит женщина, они все существа с другой планеты, однако Аскланделла ела так же спокойно, как заяц справляется с морковкой, а после того, как отодвинула пустое блюдце, произнесла хрустальным голосом:
— Дорогой Сандорин, вы проводите меня в каминную?
Принц вскочил, легкий и подвижный, галантно подставил руку, все время двигаясь красиво и грациозно, словно в танце. Аскланделла прикоснулась к ней, и так они вышли из-за стола.
Альбрехт тоже провожал их взглядом, а когда они исчезли за дверью, наклонился ко мне и сказал с усмешечкой:
— А ведь она права.