— Я устала. — Я встаю. Собственное тело тоже ка­жется каким-то незнакомым, словно я — кукла, начав­шая разваливаться по швам. Однажды Алекс уже по­жертвовал собой, чтобы я могла жить и быть счастливой. Теперь он сделал это снова.

Какой же я была дурой! А он ушел. И теперь невоз­можно дотянуться до него и сказать, что я знаю и по­нимаю.

Невозможно сказать ему, что я по-прежнему лю­блю его.

— Я пойду немного посплю, — говорю я, стараясь не глядеть матери в глаза.

— Думаю, это неплохая идея, — отзывается она.

Я уже иду прочь, когда она окликает меня. Я обо­рачиваюсь. Костер уже окончательно погас, и лицо ма­тери скрывает тьма.

— Мы идем через стену на рассвете, — говорит она.

Хана

Я не могу спать.

Завтра я перестану быть собой. Я вступлю на бе­лый ковер, и встану под белым балдахином, и произ­несу обет верности. Потом меня осыплют белыми ле­пестками: их будут бросать священники, гости, мои родители.

Меня ждет перерождение: я стану чистой и безли­кой, словно мир после бурана.

Всю ночь я стою и смотрю, как на горизонте посте­пенно разгорается заря, окрашивая мир в белый цвет.

Лина

Я стою в толпе, наблюдающей, как двое детей де­рутся за младенца. Они играют в перетягивание кана­та, яростно дергают его туда-сюда. Ребенок синий, и я понимаю, что они задергали его до смерти. Я пытаюсь протолкаться через толпу, но все больше и больше на­роду скапливается вокруг меня, преграждает путь, не дают даже пошевельнуться. А потом, как я и боялась, младенец падает. Он грохается на мостовую и рассы­пается на тысячу кусочков, словно фарфоровая кукла.

Потом все эти люди исчезают. Я стою на дороге одна, а впереди — девочка с длинными спутанными волосами. Она склонилась над разбитой куклой и ста­рательно складывает кусочки, что-то напевая себе под нос. День солнечный и очень тихий. Каждый мой шаг звучит, словно выстрел, но девочка не поднимает голо­вы, пока я не останавливаюсь прямо перед ней.

Тогда она поворачивается ко мне, и оказывается, что это Грейс.

— Видишь? — говорит она, протягивая мне ку­клу. — Я ее починила.

И я вижу, что у куклы мое лицо и лицо это покрыто паутиной из тысяч мельчайших щелочек и трещин.

Грейс принимается убаюкивать куклу.

— Просыпайся, просыпайся, — вполголоса напева­ет она. — Просыпайся.

Я открываю глаза. Надо мной стоит мать. Я сажусь. Тело окостенело. Я пытаюсь вернуть чувствитель­ность рукам и ногам. Над росчистью висит туман. Небо лишь начало светлеть. Земля покрыта инеем. Он просочился через мое одеяло, пока я спала, а ветер по- утреннему злой. Лагерь весь в движении. Люди вокруг меня шевелятся, встают, ходят, словно тени, через по­лумрак. Разгораются костры, и время от времени я слышу, как кто-то переговаривается или выкрикивает приказы.

Мать протягивает мне руку и помогает встать. Не­вероятно, но она выглядит отдохнувшей и оживлен­ной. Я топаю ногами, прогоняя скованность.

— Кофе поможет тебе разогнать кровь в жилах, — говорит мать.

Меня не удивляет, что Рэйвен, Тэк, Пиппа и Бист уже встали. Они стоят вместе с Колином и еще дюжи­ной человек неподалеку от самого большого кострища и негромко разговаривают; от их дыхания поднимает­ся пар. Над огнем висит котелок с кофе, горьким и полным молотых частичек, но горячим. Стоит мне сделать несколько глотков, и я уже чувствую себя луч­ше и бодрее. Но я не могу себя заставить съесть хоть что-нибудь.

Завидев меня, Рэйвен приподнимает брови. Мать машет рукой, давая понять, что смирилась, и Рэйвен поворачивается обратно к Колину.

— Хорошо, — говорит он. — Как мы условились прошлой ночью, мы идем в город тремя группами. Первая группа выступает через час, проводит разведку и связывается с нашими друзьями. Главные силы ждут взрыва в двенадцать. Третья группа идет сразу за ней и направляется прямиком к цели...

— Привет! — возникает у меня за спиной. Джулиан. Глаза у него все еще припухшие со сна, а волосы безна­дежно спутаны. — Мне тебя не хватало ночью.

Ночью я не смогла заставить себя лечь рядом с Джулианом. Вместо этого я отыскала ничейное одея­ло и улеглась под открытым небом, рядом с сотней других женщин. Я долго смотрела на звезды, вспоми­ная, как первый раз попала в Дикие земли вместе с Алексом, как он привел меня в один из трейлеров и свернул брезент, служивший крышей, чтобы мы мог­ли видеть звезды.

Как много между нами осталось несказанного — об опасности, о красоте, о жизни без исцеления! Все во­круг глухо и запутано, и нет простого и понятного пути.

— Мне не спалось, — отзываюсь я. — И не хотелось тебя будить.

Джулиан хмурится. Я не могу заставить себя встре­титься с ним взглядом. За прошлую неделю я смири­лась с тем, что никогда не полюблю Джулиана так сильно, как любила Алекса. Но теперь эта идея стала непреодолимой стеной между нами. Я никогда не по­люблю Джулиана так, как любила Алекса.

— Что с тобой такое? — настороженно интересует­ся Джулиан.

— Ничего, — отвечаю я, потом повторяю: — Ни­чего.

— Сделать что-нибудь... — начинает Джулиан, но тут Рэйвен разворачивается и свирепо смотрит на него.

— Эй, золотце! — рявкает она — так она называет Джулиана, когда злится. — Сейчас не час сплетен, ясно? Заткнитесь или проваливайте подальше.

Джулиан умолкает. Я смотрю на Колина, и Джули­ан не пытается прикоснуться ко мне или подойти бли­же. Небо теперь пронизано длинными оранжевыми и красными нитями, словно щупальцами огромной ме­дузы, плывущей в молочно-белом океане. Туман раз­веивается. Земля начинает пробуждаться. Портленд тоже скоро зашевелится.

Колин излагает нам план.

Хана

В мое последнее утро бытия Ханой Тэйт я в одино­честве пью кофе на террасе.

Я планировала прокатиться на велосипеде на­последок, но теперь на это можно не рассчитывать — после того, что произошло прошлым вечером. Ули­цы сейчас наверняка кишат полицией и регулятора­ми. Мне придется показывать документы, и мне примутся задавать вопросы, на которые я не смогу ответить.

Так что вместо этого я сижу на подвесной скамье-качелях; их ритмичное поскрипывание действует на меня умиротворяюще. Воздух все еще по-утреннему свежий, прохладный и пропитанный солью. Время от времени слышатся пронзительные крики чаек. Если не считать их, вокруг царит тишина. Ни сигналов тре­воги, ни воя сирен, ни малейшего намека на вчераш­ний переполох.

Но в центре все совсем иначе. Там будут баррика­ды, и проверки документов, и усиленная охрана новой стены, Я вдруг вспоминаю, как Фред однажды сказал мне про стену, что она будет подобна ладони Божьей, что навеки укроет нас от опасности, защитит от боль­ных, ущербных, неверных и недостойных.