Но Фред даже не смотрит в мою сторону.

На улице по глазам бьет ослепительный свет. Я за­жмуриваюсь. Журналисты толпятся неподалеку от дверей, перекрыв дорогу к машине. Длинные металли­ческие стволы их камер на секунду кажутся мне ру­жьями, и все они направлены на меня.

Они собираются поубивать нас всех.

Телохранители с боем расчищают место для меня, расталкивая стремительный людской поток. Наконец мы добираемся до машины. Я снова ищу взглядом Фреда. На миг наши глаза встречаются над толпой. Фред направляется к радиофицированной полицей­ской машине.

— Отвезите ее ко мне домой! — кричит он Тони, по­том разворачивается и ныряет на заднее сиденье по­лицейского автомобиля. Вот так-то. Мне — ни слова.

Тони кладет руку мне на макушку и грубо направ­ляет меня на заднее сиденье. Двое из телохранителей Фреда садятся рядом со мной, с оружием наготове. Мне хочется попросить их убрать пистолеты, но у меня, кажется, что-то с головой. Я даже не могу вспом­нить, как этих двоих зовут.

Тони включает зажигание, но толпа людей на сто­янке запирает нас, словно в ловушке. Тони громко сиг­налит. Я затыкаю уши и напоминаю себе, что нужно дышать. Мы в безопасности, мы в машине, все будет в порядке. Полиция все уладит.

В конце концов мы трогаемся, медленно пробира­ясь через расступающуюся толпу. У нас уходит почти двадцать минут на то, чтобы одолеть длинную подъ­ездную дорожку, ведущую от лабораторий. Мы свора­чиваем прямиком на Кэмешиал-стрит, на которой ско­пилось еще больше народу, потом проскакиваем против потока в узкую улочку с односторонним движе­нием. В машине все молчат и смотрят на мельтешение народа на улице: люди в панике бегут, сами не зная куда. Хотя я вижу раскрытые рты и понимаю, что они что-то кричат, сквозь толстые стекла проникает только вой сирен. Как ни странно, это пугает сильнее всего — все эти лишенные голоса, безмолвно кричащие люди.

Потом мы проносимся по такому узкому переулку, что я совершенно уверена: мы вот-вот застрянем в нем. Затем сворачиваем на другую улицу с односторонним движением, на этот раз относительно малолюдную. Мы ныряем под знак остановки и выруливаем влево, в очередной переулок. Наконец-то мы нормально дви­жемся.

Мне приходит в голову идея попробовать дозво­ниться до матери по мобильному, но, когда я набираю номер, в трубке лишь зуммер неверного соединения. Должно быть, сеть перегружена. Внезапно я ощущаю себя очень маленькой. Система — это безопасность. Это все. В Портленде всегда есть кто-то смотрящий.

Но, теперь, похоже, что система ослепла.

— Включи радио, — говорю я Тони. Он повинуется. В эфире Национальная служба новостей. Голос дикто­ра звучит успокаивающе, почти лениво — он произ­носит устрашающие слова абсолютно невозмутимым тоном:

— ...пролом в стене... просим всех не паниковать... пока полиция восстановит контроль... заприте окна и двери, не выходите из дома... регуляторы и все пра­вительственные служащие объединили свои уси­лия...

Внезапно голос диктора обрывается. Слышен лишь треск помех. Тони крутит верньер, но из динамиков несется лишь невнятный гул и пощелкивание, сплош­ной белый шум. Потом внезапно раздается другой го­лос, чрезмерно громкий и настойчивый:

— Мы возвращаем себе город. Мы возвращаем свои права и свободу. Присоединяйтесь к нам. Разру­шайте стены. Разрушайте...

Тони резким движением выключает радиоприем­ник. В машине повисает звенящая, оглушительная ти­шина. Мне вспоминается первая атака террористов, когда в десять утра мирного, обыденного вторника в Портленде одновременно прозвучали три взрыва. Я помню, я тогда находилась в машине. Когда мы с ма­терью услышали по радио сообщение, мы сперва не поверили. И не верили, пока не увидели дым, затяги­вающий небо, и хлынувший мимо нас поток людей, и пепел, падающий сверху, словно снег.

Кассандра сказала, что Фред допустил эти нападе­ния, чтобы доказать, что заразные существуют, и продемонстрировать, что они чудовищны. Но теперь чу­довища здесь, за стенами, они снова на наших улицах. Я не могу поверить, чтобы он позволил этому прои­зойти.

Я должна верить, что Фред все исправит, даже если для этого придется убить их всех.

Наконец мы выбираемся из хаоса и толпы. Теперь мы находимся неподалеку от Камберленда, где прежде обитала Лина, в тихо ветшающей жилой части города. В отдалении начинает выть сирена на старой каланче в Манджой-Хилл, вклинивая свои печальные ноты в промежутки между воем сигналов тревоги. Мне хо­чется, чтобы мы вместо дома Фреда поехали к нам до­мой. Мне хочется свернуться клубком на своей крова­ти и уснуть. Мне хочется проснуться и обнаружить, что все сегодняшние события — не более чем кошмар, просочившийся сквозь исцеление.

Но мой дом больше не мой. Хотя священник и не завершил объявление, я уже официально замужем за Фредом Харгроувом. Теперь ничто не будет преж­ним.

Влево, на Шермана. Потом вправо, в очередной переулок, выводящий нас в парк. Когда мы доезжаем до конца аллеи, кто-то выскакивает нам наперерез, размытое серое пятно.

Тони вскрикивает и жмет на тормоза, но поздно. Я успеваю заметить потрепанную одежду и длинные спутанные волосы — заразная! — прежде чем удар сби­вает ее с ног. Она, вращаясь, пролетает по капоту — на секунду напротив лобового стекла словно возникает ветряная мельница — и снова исчезает из вида.

Ярость вздымается во мне, внезапная и пугающая и ее острый пик прорывается сквозь страх. Я подаюсь вперед с криком:

— Это одна из них, одна из них! Держите ее! Тони и других охранников не надо просить дваж­ды. Они мгновенно вылетают на улицу с пистолетами на изготовку, оставляя двери машины распахнутыми. У меня дрожат руки. Я сжимаю кулаки и откидываюсь на спинку сиденья, пытаясь успокоиться. Теперь, ког­да двери открыты, я слышу вой сирен более отчетливо, а еще — звуки стрельбы, словно отдаленный грохот океана.

Это Портленд, мой Портленд. В эту минуту ничего больше не имеет значения: ни ложь, ни ошибки, ни обещания, которые мы не сдержали. Это мой город. На мой город напали. Ярость усиливается.

Тони рывком поднимает девушку на ноги. Она от­бивается, хотя противники превосходят ее численно­стью и силой. Ее лицо закрыто упавшими волосами, и она пинается и царапается, как животное. Возможно, эту я убью сама.

Лина

К тому моменту, как я добираюсь на Форест-аве-ню, звуки боя постепенно стихают — их поглощает пронзительный вой сирен. Время от времени я вижу то чью-то руку, вцепившуюся в занавеску, то круглый глаз, глядящий на меня и быстро исчезающий. Все позапирались и сидят по домам.

Я иду, опустив голову, иду как можно быстрее, не­взирая на то, что лодыжка болит, если наступить неу­дачно, прислушиваюсь, не раздастся ли шум прибли­жения наряда полиции или патруля. По мне сразу видно, что я из заразных, ошибиться невозможно: я в старой, забрызганной грязью одежде, мое ухо до сих пор в потеках крови. Как ни удивительно, на ули­цах никого. Должно быть, силы безопасности сейчас заняты в другом месте. В конце концов, здесь самый бедный район. Несомненно, город не считает, что этим людям нужна защита.