Это верно, подумала Нана, Саша за свою семью глотку любому перегрызет, и если, не дай бог, что-то случится, а он потом узнает, что тетка обращалась к Нане Ким за помощью, а Нана не смогла или не захотела ничего сделать… Н-да, перспектива малоприятная.
– Характеры, – задумчиво повторила она вслух. – Ну что ж, характеры. Знаешь, мне кажется, что все человечество делится на охотников, земледельцев и пилигримов. Пилигримов совсем мало, охотников и земледельцев много и примерно поровну. Охотники гоняются за дичью, выслеживают, убивают, съедают и тут же забывают о ней и выходят на новую охоту. Земледельцы осваивают территорию, вспахивают, окультуривают, взращивают урожай, потом осваивают соседнюю территорию, но предыдущую не забрасывают и не забывают, а продолжают о ней заботиться. Они накапливают свои земли, приращивают их. А пилигримы видят только внутреннюю цель, и эта цель – даже не знание чего-то, а понимание. Понимание сути процессов, взаимосвязи вещей и событий. Они ни за чем не охотятся и никакой собственностью не обрастают, они свободны в своих передвижениях и идут только туда, где могут найти еще один ключик к пониманию. Вот спортсмены, например, типичные охотники: завоевал медаль, поставил рекорд – и тут же двинулся вперед, к еще одной медали, еще одному рекорду, достигнутая цель уже не интересна и не важна, интересна и важна цель, пока не достигнутая. Даже среди людей бизнеса часто встречаются охотники. Такие люди пробуют себя в каком-нибудь деле, им интересно, получится у них или нет, начинают заниматься, доводят дело до ума – и все, теряют к нему интерес, продают его и занимаются чем-то совершенно другим. Сашка Филановский – земледелец, только империю свою он строит не в бизнесе, а путем обрастания людьми, которые на него молиться готовы. Даже бывших любовниц от себя далеко не отпускает. А Андрюша – самый настоящий пилигрим. Знаешь, сколько раз Саша предлагал купить ему квартиру побольше, машину получше? Андрей ни в какую не соглашается. Ему ничего не нужно, кроме того, что у него есть. Он ведет свои семинары, пишет лекции, придумывает что-то, копается в собственных и чужих мыслях, создает собственную философию…
Она рассказывала, смотрела на Антона, который сидел рядом и внимательно слушал, и никак не могла отделаться от ощущения иррациональности происходящего. Антон – брат Саши и Андрея. Антон – человек, которого Тамара Леонидовна Филановская фактически лишила не только отца, но и матери, и нормального детства. И никто, кроме самого Антона, а теперь и ее, Наны, об этом не знает. Что чувствовал Антон, работая на Сашу Филановского? О чем думал? О чем переживал? Каково ему было видеть семью Филановских в полном сборе, в любви и согласии, и знать, что сам он был всего этого лишен не без помощи Тамары? Знал ли он с самого первого дня пребывания в издательстве «Новое знание», на кого работает, или догадался намного позже? Каким образом догадался? Почему ничего не сказал Нане? А если знал заранее, то почему устроился на эту работу? Был какой-то особый интерес или простое совпадение? Вот о чем им бы надо сейчас разговаривать, а не о каких-то там охотниках, земледельцах и пилигримах. Но дело есть дело. Антон задал свои вопросы, и сейчас ей нужно постараться ответить на них максимально подробно и четко. Сейчас она – не уставшая женщина, закутавшаяся в теплый уютный халатик и полулежащая на диванчике, прислонив голову к мягкой подушке, а начальник службы безопасности, подчиненный которой оказался в сложном положении. Она – сильный руководитель, а не слабая любовница, и долой эмоции, как во время выступления на соревнованиях. В то же время ее не оставляло ощущение истекающего времени: еще чуть-чуть – и она так и останется для Антона начальницей, останется навсегда, и уже никогда не вернуть ту дружбу, доверие и теплоту, которые она так ценила в их отношениях. Нельзя в такой острый, непростой для него момент не спросить о том, о чем спросить хочется, не задать те вопросы, которых он ждет, потому что это, по большому счету, куда важнее, чем спокойствие и благополучие Любови Филановской, не к ночи будь она помянута. Нельзя цепляться за профессиональный статус, когда Антону – Нана была в этом уверена – нужно человеческое сочувствие и интерес к его собственным переживаниям. Да и ей самой эти его переживания намного важнее и интереснее братьев Филановских.
Антон внимательно слушает, не сводя с нее глаз, и вроде бы все в порядке: все идет так, как надо, но внутренний таймер отсчитывает сотые доли секунд, и неумолимо приближается та точка, миновав которую уже невозможно будет ничего исправить. Как на льду, во время подхода к прыжку: наступает момент, когда нужно прыгать, иначе не прыгнешь вообще, и в лучшем случае получится никому не нужная «бабочка», а в худшем – не получится ничего.
Но вот странное дело: чем дольше Нана рассказывала, тем отчетливее становилось ощущение спадающей пелены, словно с каждым произнесенным словом срывался очередной кусочек прозрачной кисеи, занавешивающей сцену, на которой стоят двое мужчин: Александр Филановский и Антон Тодоров, он же Владимир Юрцевич. Картинка постепенно становится ярче, объемнее, прорисовываются неожиданные детали, и внезапно Нану охватила невыносимая, острая тоска. Боже мой, дура, какая же она дура!
Она остановилась на полуслове, не закончив фразу, приподнялась и взяла Антона за руку.
– Это все ерунда, не имеет никакого значения. Об этом можно поговорить потом. Сейчас важно совсем другое. Тоша, как же ты все это пережил? Тебе было очень трудно? Или ты ничего не знал?
По тому, как изменилось его лицо, как дрогнули губы в благодарной улыбке, Нана с облегчением поняла: она успела. Она вовремя поймала момент, не упустила его, и прыжок получился.
Он подходил к дому и чувствовал, что волнуется, как мальчишка перед экзаменом. Ему уже двадцать лет, армию отслужил, а способность надеяться на чудо так и не утратил, хотя никаких особых оснований для такой надежды у него не было. Все два года срочной службы он регулярно писал письма отцу и даже иногда получал ответы, но ничего нового в тех скупых строчках не прочел. Отцовские письма были короткими и формальными, и не было в них той теплоты, которой так не хватало Володе Юрцевичу.
О своем возвращении он, конечно же, предупредил отца, и написал ему заранее, и потом еще телеграмму дал с указанием точной даты прибытия домой, и, свернув на знакомую улицу, изо всех сил напряг зрение: вот сейчас он увидит отца, стоящего на крыльце или даже возле калитки и высматривающего Володю. Они не виделись целый год, с тех самых пор, как Володя приезжал в отпуск, и за этот год отец, наверное, соскучился и понял, как много значит для него сын – единственный родной человек на этом свете. Они побегут друг другу навстречу, обнимутся, и начнется у них жизнь совсем другая, такая, о которой Володя мечтал еще пацаном, еще тогда, когда жил в интернате и ждал отца из тюрьмы.
Но, как ни всматривался, ничего он не увидел. Никто не стоял возле калитки, и крыльцо дома было пустым. Наверное, отец на работе, хотя дело к вечеру, должен был бы уже вернуться… Ступив на участок, Володя осмотрелся: ничего отец не сделал, кусты стоят неухоженные, необрезанные, единственная яблоня поедена жучком, кругом сорняки. В прошлом году, во время отпуска, Володя поправил дверь и починил крыльцо, а покрасить не успел, так за год у отца и до этого руки не дошли. Ничего ему не нужно, ничего не интересно, кроме одного. Ходит на работу, пьет и пишет свои бесконечные письма на тот свет.