В тот момент Володя Юрцевич был свято уверен в правильности собственных логических построений. И именно в этот момент начала вызревать объемная и наполненная ненавистью идея мести семье Филановских.
Дело шло к выпускным экзаменам, но за год, проведенный в обществе Лешки Белоногова и его компании, учеба оказалась запущена до такой степени, что поправить уже ничего было нельзя. Володя клял себя последними словами за то, что не пошел после восьмого класса в ПТУ. Не послушал бы учителей, хором предрекавших ему золотую медаль и поступление в любой институт без вступительных экзаменов, не остался бы доучиваться в десятилетке – сейчас уже был бы с профессией в руках и мог бы деньги зарабатывать и нормально содержать отца и себя. А какая ж теперь медаль? И об институте речи нет, куда ему с такими знаниями и оценками, за оставшееся время упущенное ни за что не наверстать. Значит, придется после окончания школы побыть разнорабочим с годик, а потом в армию забреют. Конечно, если бы отец оформил инвалидность по психзаболеванию, то единственного сына, может быть, и не забрали бы на два года, но об этом и речи не шло. Володя не мог сказать отцу: папа, ты сумасшедший, пройди комиссию и получи документы о том, что ты нуждаешься в уходе. Сумасшедшим быть стыдно, и невозможно даже подумать о том, что весь колхоз будет этой постыдной тайной владеть. Пусть думают, что скотник Сергей Дмитриевич Юрцевич, он же Митрич – просто тихий алкаш, бич – бывший интеллигентный человек, безобидный и безвредный, никому в пьяном угаре морду не бьет, агрессивным не становится, а просто рисует что-то там такое, пишет и ложится спать. А то, что замкнутый и неразговорчивый, – так это характер такой. Жизнь сильно била – вот и сломался человек.
В армию Володя ушел с весенним призывом 1987 года. Попросил соседей присматривать за отцом, те обещали помочь, если что. Ни на что не надеясь, он на второй месяц службы написал домой письмо, просто так написал, от скуки. Все писали, кто родителям, кто – любимым девушкам, кто – друзьям, и ему не хотелось объяснять, почему он никому не пишет, вроде ведь не сирота. К своему немалому удивлению, довольно скоро получил ответ, короткий и нейтральный, без малейшего намека на теплоту родительских чувств, но Володя страшно обрадовался. Может быть, разлука расставит все по своим местам, отец соскучится, поймет, как ему недостает сына, именно этого сына, а не тех далеких полузнакомых парней с улицы Горького…
Через два года он вернулся и понял, что ничего не изменилось. Он напрасно надеялся и мечтал. Отец по-прежнему пил, рисовал карандашом портреты, писал письма Наденьке. О том, что сын должен вернуться из армии, он и думать забыл.
* * *
В 1989 году люди кидались зарабатывать, кто как может. Кооператор Артем Тарасов, например, заработал столько, что собрался заплатить партвзносы в размере миллиона рублей, о чем надсадно кричали все газеты. Бывший дружбан Леха Белоногов от армии открутился, у него обнаружили множество каких-то болячек, в том числе и туберкулез, который совершенно не мешал ему вертеться и делать деньги. Он «варил» джинсы, которые ловко шила его старшая сестра, и продавал в Москве за поистине бешеную по тем временам цену. Вернувшемуся из армии Володе Юрцевичу он предложил войти в дело.
– У тебя соображаловка пашет, – коротко объяснил он собственные мотивы. – Расширяться надо, бабок не хватает. И рожа у тебя благообразная, тебе легче будет договариваться и решать вопросы.
Присмотревшись к тому, как у Белоногова поставлено дело, Володя понял, что его сестра – портниха, что называется, от бога, и тратить ее талант на банальные штаны, которые строчатся по одному лекалу, это все равно что заколачивать гвозди калькулятором.
– Видак можешь достать? – спросил он Леху.
– На кой? – тот блудливо ухмыльнулся. – Порнуху смотреть? Или ты видеосалон решил открыть? Так имей в виду, это поле уже вспахано, этим у нас такие крутые ребята занимаются, что нам туда и не сунуться. Враз ноги поотрывают.
– Дурак, – беззлобно ответил Володя. – Нужен видак и несколько американских и французских фильмов, лучше про любовь-морковь, только не исторических, а из современной жизни. И не труха какая-нибудь семидесятых годов, а новье. Сможешь?
– Да легко. Только объясни, зачем.
– Объясняю. «Варенки» сегодня только ленивый не делает. Их в Москве на рынке столько, что расширяться невозможно. Нужно шить модельные шмотки, такие, как в западном кино. Твоя сеструха сможет, я уверен, надо только модели посмотреть. Опять же, можно было бы достать журналы, но по журналам шить – умных много, а надо придумать такое, чтобы мы с тобой в этом поле одни сидели. Надо шить женские тряпки именно такие, какие бабы на видеокассетах видят, понял? Или мужские куртки и рубахи, как в крутых боевиках. Стильно. Рекламу делать на этом. Блузка как у героини в фильме «Долгий поцелуй», платье как в фильме «Увядшая роза». Бабы купятся. Я бы делал ставку именно на них, а не на мужиков, мужики все-таки в основной своей массе к тряпкам равнодушны. Джинсу они покупают с удовольствием, но в какой куртке был Сталлоне или Курт Рассел, никогда в жизни не вспомнят. И потом, джинсы – они и есть джинсы, они на вид одинаковые, а зачем человеку пять одинаковых штанов? Он максимум две пары приобретет – и доволен, а блузок и платьев может быть десять, пятьдесят, сто, и их никогда не будет много. Тут можно расширяться до бесконечности.
Леха подумал немного и одобрительно кивнул:
– Голова. Думаешь, сеструха моя справится? Она, кроме джинсов, ничего не шила, вообще-то…
– Да много ты понимаешь! Не шила она, как же. А то, в чем она ходит, кто шил? Неужели в магазине куплено?
– Да нет, это она сама, – растерянно подтвердил Белоногов. – Я как-то не думал…
– Ну правильно, ты не думал. Теперь думай.
Через неделю сестра Белоногова сидела перед включенным видеомагнитофоном и быстро срисовывала модели, в которых щеголяли голливудские актрисы, еще неделя ушла на поиски по всей Москве подходящих тканей. Через месяц Леха Белоногов и Володя Юрцевич повезли в столицу первую пробную партию, которую сдали постоянному покупателю в коммерческую палатку возле Киевского вокзала. Покупатель немало удивился, но товар взял, заплатив по минимуму: неизвестно еще, как пойдут эти блузки и юбки. Леха приуныл, он был уверен, что новые модели не только с руками оторвут, но и денег отвалят побольше.
– В следующий раз на Рижский повезем, – угрюмо заявил он, потягивая пиво из высокой кружки, – у меня там тоже завязки хорошие.
Однако поздним вечером того же дня Лехе домой позвонил торговец с Киевского и поинтересовался, когда будет новая партия, ибо сегодняшнюю разобрали в течение двух часов. Как оказалось, Володя Юрцевич попал точно в цель.
Через некоторое время у них уже была собственная палатка на Рижском рынке, вместе с сестрой работали еще четыре швеи, а товар возили в Москву на новеньких «Жигулях». Спустя еще полгода Володя понял, что это не для него. Слишком много поборов, слишком за многое приходится платить, слишком часто «наезжают» братки, требующие, чтобы с ними «делились», слишком рискованно устраивать «разборки». Деньги, конечно, рекой текут, но и убить могут в любой момент и не за понюх табаку. А как же отец? Беспомощный, неприспособленный, тихий сумасшедший, он же совсем пропадет без сына. Да, пока что он вполне сохранный, если не считать портретов и писем, сможет и продукты купить, и еду приготовить, и постирать, и с работой справляется, но ведь ему уже к шестидесяти катит, выпрут через четыре года на пенсию – и что? Как он будет жить? А вдруг мозги у него совсем откажут? Леха, что ли, Белоногов будет содержать Володиного отца? Как же, дожидайся. Нет, рисковать нельзя, хотя и заманчиво, уж больно заработки хорошие, вот уже Володя и машину купил, еще немного – и можно подумать о перестройке дома. Но зачем отцу хороший дом, если он будет жить в нем один и некому будет о нем позаботиться? Кооператоров убивали каждый день, и каждый день мог стать последним в жизни Володи Юрцевича.