— Но ведь он мой соплеменник! — настаивала Милдрэд. — А саксам слишком хорошо известно имя гронвудского барона, чтобы этот выскочка комендант не откликнулся на просьбу его дочери.
Рис встряхнул забрызганные грязью юбки.
— Как же у вас все складно получается, клянусь святым валлийцем Тисило! Послушать вас, миледи, так едва сакс увидит сакса, как тут же радостно заорет «Белый дракон!» [108] . Но этот комендант Эдмунд вряд ли вас послушает. Видели бы вы, как его тут все почитают. И только и твердят, что он потомок прежних саксонских королей. А на деле — всего-навсего мальчик на побегушках у какого-то Бритто.
Он что-то еще бубнил, огрызался на Метью, когда тот его осадил, намекнув, что Рис зол лишь потому, что его облапил какой-то из саксов нового коменданта. Но тут Милдрэд, до этого застывшая неподвижно, взяла Риса за край его оплечья и резко повернула к себе.
— Как, ты сказал, зовут коменданта? Эдмунд? Не Эдмунд ли Этелинг из Эксетера? И говоришь, он очень горд и неприступен? Странно… Я знала другого Этелинга.
— Да он-то не слишком горд, просто окружают его чересчур заносчивые саксы. Сам же он… Да ничего так, довольно молчаливый, молится много. Но что к нему не допускают — это так же верно, как то, что мне до чертиков уже надоели эти длинные юбки!
Милдрэд медленно отступила в туман и уперлась спиной в стену. Она стояла такая притихшая и неподвижная, что походила на тень. И переругивавшиеся какое-то время Метью и Рис тоже умолкли, удивленные ее странным поведением.
— Все в порядке, миледи? — осведомился Метью.
— Который сейчас час? — неожиданно спросила девушка каким-то потухшим голосом.
— Уже за полночь, если колокол не врет.
— Тогда…
Метью различил в тумане, как она широко перекрестилась всей ладонью. Произнесла еле слышно:
— Deo volente… [109]
И повернулась к ним.
— Отведите меня к Эдмунду Этелингу! Каким бы он ни стал за это время — он не откажется принять Милдрэд Гронвудскую!
Когда Артура бросили в сырое подземелье, где уже находились солдаты Фиц Джилберта, он впервые по-настоящему испугался. Пожалуй, на него так подействовал царящий тут дух отчаяния и безысходности. Кто-то из пленников молился, кто-то рыдал, кто-то просто сник и сидел в грязи, не откликаясь на зов и ни на что не реагируя. Слышались приглушенные разговоры: мол, всех вряд ли повесят, просто не успеют сразу соорудить такую огромную виселицу. Кто-то сказал, что будут бросать жребий, и всякий надеялся, что его минует смертная чаша.
«Ну меня-то уж точно не помилуют, — подумал Артур. — Этот перепуганный сержант так живописал мои подвиги, что меня первым потащат в петлю. Чтобы не так страшно было, а то вдруг вырвусь и перебью их всех».
Он вяло усмехнулся в темноте. Матушка Бенедикта все время упрекала его за бродяжничество и твердила, что если он не остепенится, то кончит свою жизнь в петле. Напророчила! И надо же, именно тогда, когда он и впрямь попробовал что-то изменить в своей жизни — стал приближенным анжуйского претендента на престол, как охарактеризовал Артура перед новым комендантом злобный поп Соломон.
Но смиряться не хотелось. И Артур, несмотря на слабость и боль в спине, стал шарить по подземелью, ощупывать стены и грязный пол, в надежде, что столько сильных парней смогут сделать подкоп и выбраться наружу. В темноте он то и дело наступал на других пленников, они чертыхались, пихали его, пока кто-то не попал по ране и Артур, вскрикнув, упал. Зажатый стенающими или бубнящими молитвы пленниками, он пытался обдумать, как же так вышло, что ранее он мог кого угодно вызволить из неволи, а теперь сам попал в каменный мешок… Да еще какой! Тесный, душный, залитый жидкой глиной, где свод уходил куда-то в темноту, где едва можно было разглядеть крошечное окошко на самом верху. Или догадаться, что оно там, по мутной бледной мгле. Похоже, туман сгустился. Вот и все.
Артур лежал среди чьих-то тел в углу и думал: он слишком слаб, чтобы уговаривать этих парней кинуться завтра на охрану, постараться отбиться… или, по крайней мере, погибнуть с честью, а не как презренные воры, болтаясь в петле. Откуда эта слабость? И вдруг в памяти всплыло светлое личико Милдрэд — ее румяные щечки, тонкий нос, удивительные голубые глаза с лукавым разрезом, как у кошечки. Его кошечка… Но нет, не его. Она сама отказалась от него. И именно это сознание лишало Артура сил. Ему вдруг все стало безразлично.
Потом он как-то незаметно уснул. Еще миг назад казалось, что в ночь перед казнью он и глаз не сомкнет, будет вспоминать всю прошедшую жизнь, а в следующий — было уже утро и в оконце под тяжелым сводом сочился сероватый свет ненастного дня. Последнего дня в его жизни. А так бы хотелось солнышко увидать. И ее… Интересно, придет ли Милдрэд посмотреть на казнь? Хватит ли у нее мужества послать ему прощальную улыбку? Да и где она теперь? Артур не опасался за нее, понимая, что с ней остались Рис и Метью, а они надежные друзья и знают, что для него значит саксонская леди. Но придут ли они? Ему бы хотелось в последний раз подмигнуть Рису, состроить рожицу строгому Метью. Бросить последний взгляд на нее…
Когда загрохотали тяжелые засовы и взволнованные пленные стали расползаться, прячась друг за друга, Артур так и остался лежать в своем углу. Он видел, как в подземелье спустились монах-цистерцианец и два стражника, освещавшие пленников факелами, словно выискивая кого-то, грубо пихали закрывавшихся руками от света солдат, требуя очистить проход. Потом один из стражей указал монаху на Артура.
— Поднимайся, сын мой, — изрек тот.
Итак, его казнят первым.
У Артура вдруг словно отнялись руки и ноги. Он просто лежал и снизу вверх смотрел на тощего монаха с унылой длинной физиономией и венчиком темных волос вокруг тонзуры. Но когда все же ответил, голос его звучал даже дерзко:
— Зайдите-ка лучше на неделе, святой отец. Мне надо припомнить все свершенные прегрешения, а это нескорое дело.
Монах нахмурился и задергал кадыком на тощей, как у ощипанного гуся, шее.
— Вставайте, во имя Господа. Эй, вытащите его отсюда.
Но Артур предпочел подняться сам. Постоял какое-то время, разминая отекшие от неудобной позы конечности, повел рукой, отметив, что рана почти не болит. И, рывком отбросив назад длинные волосы, двинулся по каменным ступеням наверх.
Его провели по сводчатому коридору, потом по каменной крутой лестнице и проводили в зал замка. Юноша огляделся. В полутьме можно было рассмотреть только деревянные стены, вытертые шкуры на полу, проступавшие в полумраке щиты на стенах, а еще нескольких человек у обложенного камнем очага посредине. Из-за плохой погоды окна были закрыты ставнями, и источником света служило только слабое пламя в дымившем очаге.