— Мы с Грэмом редко куда выбираемся.
— Оно и к лучшему. Остаться дома, вкусно поужинать. И никуда не надо тащиться. Особенно теперь, когда есть кабельное телевидение… Ну, ладно, мне пора.
— Передай от меня привет Кэрол.
— Передам. А ты — своей матушке. Пусть скорее выздоравливает.
Она закрыла за ним дверь, потом взяла список и прочитала первый пункт плана.
Сидя за ужином в ресторане Милуоки, крупный и широкоплечий Стэнли Манкевиц разглядывал в стекле свое отражение, подчеркнутое темно-серым послеполуденным светом. Первое мая, но погода стояла мартовская.
Эта дата для Манкевица была важна. День международной солидарности трудящихся, в конце восьмидесятых годов позапрошлого века выбранный рабочими организациями по всему миру, чтобы чествовать своих членов. Именно эта дата увековечивала память о «Хеймаркетской бойне» в Чикаго в мае 1886 года, когда при разгоне организованной «Международным товариществом трудящихся» демонстрации за введение восьмичасового рабочего дня погибли несколько ее участников и полицейских.
Майский праздник имел для Манкевица двойное значение. Во-первых, это было торжество в честь трудящегося люда, к которому он когда-то принадлежал и интересы которого всем сердцем рвался отстаивать и сейчас, как миллионы его «братьев и сестер» во всем мире.
А во-вторых, он служил лишним доказательством того факта, что жертвы бывают порой необходимы для пользы общего дела.
Над своим рабочим столом в кабинете он вывесил цитату — фразу из последнего слова на суде одного из повешенных затем организаторов событий в Хеймаркете Августа Шписа (историки позднее доказали, что он, как и остальные его казненные товарищи, был невиновен). Шпис тогда сказал: «Наступит время, и наше молчание зазвучит более мощно, чем те голоса, которые вы хотите удавить сегодня».
Жертвы…
Размышляя о достопримечательном дне, Манкевиц не сводил глаз со своего отражения, отмечая не столько лишний вес, который по временам его все-таки расстраивал, сколько общую усталость во всем облике. Она читалась прежде всего в позе, хотя, различи он яснее черты лица, это впечатление наверняка только усилилось бы.
Он вгрызся в клубный сандвич, безошибочно отметив, что ему положили американский сыр вместо швейцарского, который он заказывал. И слишком много майонеза на салатные листья. «Они делают это постоянно», — раздраженно подумал Манкевиц. И зачем он только ходит в это заведение?
Детектив-«Хоббит» почти исчез в последнее время с горизонта, а это, как остроумно заметил Манкевиц в разговоре с Джеймсом Джейсонсом, означало, что он «перебздел».
После гибели Эммы Фельдман жизнь превратилась в сплошной кошмар. Его «пригласили» в офис ФБР, а потом и прокурора штата. Он пришел со своим адвокатом, ответил на некоторые вопросы, воздержался от ответов на другие и удалился, услышав вслед лишь холодное «до скорой встречи». Адвокат терялся в догадках, что все это предвещает.
Потом до него дошли слухи, что юридическая фирма, на которую работала Фельдман, готовит иск против него с обвинением в причинении смерти и требованием возместить их материальные потери. По мнению адвоката, все это была чушь собачья, поскольку не существовало законного прецедента для возбуждения уголовного дела на подобных основаниях.
Но все равно чертовски неприятно.
— А не потому ли все это чушь собачья, — злобно заметил Манкевиц, — что просто нет никаких доказательств моей причастности к ее убийству?
— Конечно, Стэн. Это подразумевается как бы само собой.
«Как бы само собой».
Он поднял глаза от своего перекосившегося на бок сандвича и увидел, что к нему направляется Джеймс Джейсонс. Присев за тот же столик, он заказал официантке диетическую колу.
— Ты не ешь?
— Зависит от обстоятельств.
«А это что значит?» — подумал Манкевиц.
— У меня есть кое-какие новости.
— Выкладывай.
— Прежде всего я позвонил тамошнему шерифу Тому Далю. Позвонил, разумеется, назвавшись другом четы Фельдманов. Их скорбящим другом по имени Ари Паскелл. Попытался надавить на него: мол, как это вы до сих пор не нашли убийц? И все такое.
— О'кей.
— Убежден, он поверил, что я тот, за кого себя выдавал.
— Он сообщил что-нибудь о расследовании?
Джейсонс прищурился.
— Честно говоря, ничего. Но он и не должен был. Я хотел проверить, не вызвал ли подозрений мой визит туда той ночью.
Манкевиц кивнул. В таких вопросах он доверял суждениям Джейсонса.
— А как насчет нашей подружки?
Он имел в виду, разумеется, помощника шерифа Кристен Бринн Маккензи. Сразу же после событий семнадцатого-восемнадцагого апреля Джейсонс стал выяснять, кто конкретно занимается расследованием убийства Фельдманов. Дело оказалось в руках одного болвана из ФБР по фамилии Бриндл и еще пары копов из полиции Милуоки, но именно эта женщина из маленького провинциального городка взялась за поиски всерьез.
— Ее не остановить. Она носится с этим делом, как бульдог.
Манкевиц не считал бульдогов особо склонными к беготне, но промолчал.
— Она профессиональнее, чем ФБР и полиция Милуоки вместе взятые.
— Что-то я в этом сомневаюсь.
— Изволь, но работает она значительно усерднее остальных. С того времени она только в Милуоки приезжала четыре раза, проверяя различные версии.
— У нее есть на это полномочия?
— Не думаю, что на данном этапе это хоть кого-то волнует. В конце концов, дерьмовая каша с убийством юристки заварилась в округе Кеноша.
— Почему же все пытаются валить только на меня?
У малыша Джеймса Джейсонса не было ответа на этот вопрос, да Манкевиц и не ожидал его. Поскольку для него ответ был очевиден: «Потому что, по моему мнению, трудолюбивые иммигранты должны допускаться в страну и занимать рабочие места тех, кто слишком ленив, чтобы вкалывать».
И еще, конечно же, потому что он высказывал свою точку зрения публично.
— Значит, миссис Маккензи не остановится, пока не узнает истинную подоплеку событий?
— Не остановится, — эхом отозвался Джейсонс.
— Хочет прославиться?
Его собеседник ненадолго задумался и сказал:
— Не думаю, что ей нужна лишняя засечка на пистолете, повышение по службе или что-то из этой серии.
— Тогда какова ее цель?
— Засадить плохих парней в тюрьму.
Джейсонс еще раз напомнил Манкевицу о том, чему был свидетелем в ту апрельскую ночь: безоружная Бринн Маккензи на вершине скалы бросала камни и бревна на головы своих преследователей, отвечавших ей огнем из дробовика и автоматического пистолета. И ретировалась она только после того, как сам Джейсонс открыл стрельбу из своего бушмастера.