День-другой после его отбытия с «Оронсея» мы занимались его переосмыслением. Например, зачем ему два имени? Возникла теория, что у него есть дети. (Кто-то из соседей по столу припомнил «разговор о грудном вскармливании».) Тут я начал размышлять: а ведь эти дети наверняка уже слышали те же шутки и те же советы, что и мы. Было также высказано предположение, что он из тех людей, кто может быть счастлив, только будучи свободным, между тем и этим берегом.
— А может, он был женат уже не один раз, — негромко вставила мисс Ласкети, — и, когда он умрет, останется сразу несколько вдов.
Мы так и вцепились в повисшую за этой фразой паузу, гадая, успел ли он сделать ей предложение.
Я-то думал, что после отбытия мистера Мазаппы она станет тосковать и появляться за столом смертельно бледной. Однако на протяжении оставшейся части пути мисс Ласкети была самой загадочной и непредсказуемой из наших спутниц. Она по собственной воле принялась утешать нас в связи с утратой мистера Мазаппы, утверждая, что и сама по нему скучает, — но в словах ее проскальзывала скрытая язвительность. Она поняла, что нужно сохранить в нашем сознании миф о покинувшем нас друге, и как — то раз поведала нам, подражая голосом мистеру Мазаппе, что один из его браков действительно закончился изменой. Однажды, неожиданно возвратившись домой, он обнаружил свою жену под неким музыкантом и признался мисс Ласкети: «Будь у меня оружие, я бы отстрелил ему что положено, но в комнате было только его укулеле». Она посмеялась этой шутке, мы — нет.
— Мне так нравились его сицилийские манеры, — продолжала она, — даже то, как он прикуривал мне сигарету, как далеко вытягивал руку, будто фитиль поджигал. Некоторые видели в нем хищника, но он был очень деликатным человеком. А подбор слов и ритм были просто паясничанием. Уж я-то понимаю в масках и лицедействе. Я в них дока. Он был куда интеллигентнее, чем казался.
Слушая эти ее речи, мы по новой уверились, что между ними возгорелась страсть. Они явно были родственными душами, иначе бы она не стала так о нем говорить, хотя фраза про «сразу несколько вдов» вроде бы этому и противоречила, а может, как раз наоборот. Возможно, они продолжали общаться при помощи корабельного телеграфа, и я сделал мысленную заметку: надо бы спросить об этом мистера Толроя. Да и вообще, от Порт-Саида до Лондона вовсе не так далеко.
А потом разговоры про мистера Мазаппу прекратились. Даже с ее стороны. Она замкнулась. Почти каждый день я подмечал ее в тенистой части второй палубы, в шезлонге. При ней всегда был роман «Волшебная гора», но никто ни разу не видел, чтобы она его читала. Мисс Ласкети по большей части поглощала детективы, которые ее неизменно разочаровывали. Полагаю, для нее мир был куда более непредсказуем, чем сюжет любой книги. Дважды на моих глазах развязка сюжета так ее разгневала, что она поднялась с шезлонга, вышла из тени и швырнула книжку за борт.
Сунил, «Хайдерабадский мудрец» из труппы «Джанкла», теперь часто появлялся рядом с Эмили. Полагаю, кузину прельстило, а потом искусило то, что он был гораздо взрослее ее. Я всегда узнавал Сунила издалека — по худобе, по пружинистой походке. Следил за ними и видел, как ладонь его ползет по ее предплечью, скрывается в рукаве, направляя ее движения, при этом он не переставая рассказывает про закоулки мира, в который она так рвалась.
Но когда мы пришли в Порт-Саид, стало заметно, что им как-то тягостно вместе. Он говорил ей что-то на ходу, для убедительности жестикулируя тонкой сильной рукой, а потом, увидев, что она не слушает, вдруг начинал фальшиво шутить. Одиннадцатилетний мальчик не хуже натасканного пса распознает смысл чужих жестов и прекрасно видит, как усиливается и ослабевает притяжение между людьми. Полагаю, у Эмили не было иной силы, кроме юности и красоты, разве что нечто такое, о чем она сама не подозревала. А он пытался завоевать ее разговорами, а если они не помогали — принимался стремительно жонглировать попавшимися под руку предметами или делал стойку на одной руке.
Даже не будь с ним рядом Эмили, я бы им все равно заинтересовался.
Я устроился на равном расстоянии от трех столов в ресторане. За одним расположилась очень рослая пара с маленьким ребенком, за другим две женщины перешептывались, а еще где-то сидели двое мрачных мужчин. Я опустил голову и делал вид, что читаю. А сам слушал. Мне казалось, мои уши, как локаторы, направлены на пару с ребенком. Она рассказывала ему о болях в груди. Потом поинтересовалась, хорошо ли он спал. Он ответил: «Понятия не имею». А за другим столом одна из шепчущихся говорила: «Вот я его и спрашиваю: как это может быть — одновременно и афродизиак, и слабительное? А он в ответ: "Смотря когда принимать"». А за третьим столом ничего не происходило. Тогда я снова стал прислушиваться к рослой паре с ребенком, к доктору и его жене. Он перечислял, какие ей нужно принимать порошки.
Так я делал, где бы ни оказался, ибо мисс Ласкети сказала: «Ты держи ухо востро, а глаз зорко. Тут многому можно научиться». И я продолжал заполнять старую экзаменационную тетрадку из колледжа Святого Фомы подслушанными разговорами.
Экзаменационная тетрадь. Подслушанные разговоры
Дни с 12-го по 18-й
«Если стрихнин не жевать, глотать его можно, уж ты мне поверь».
«Джаспер Маскилин, фокусник, устроил всю эту чухню в пустыне во время войны. Собственно, фокусником он стал, когда война окончилась».
«Бросать что-либо за борт строжайше воспрещено, мадам».
«Он один из корабельных охотников за сексом. Мы зовем его Турникетом».
«У Джигса, ясное дело, мы ключ никогда не достанем». — «Придется тогда у Переры. — «Я кто же тут Перера?»
После отбытия мистера Мазаппы «кошкин стол» обуяло уныние, поэтому мистер Дэниелс решил организовать для нас неформальный ужин и пригласить еще несколько гостей. Мне было поручено позвать Эмили, которая спросила, можно ли привести подругу, глухую девочку Асунту. Эмили, похоже, все решительнее брала ту под свое крыло. Знахарь, оставшийся без дела после смерти мистера де Сильвы, тоже получил приглашение. Их с мистером Дэниелсом часто можно было видеть на палубе — они прогуливались, погрузившись в беседу.
Мы собрались в нашей тайной штаб-квартире и вскоре уже лезли по металлическим трапам в темноту. Полагаю, до этого только мы с Кассием и Рамадином, да еще знахарь, успели побывать в «саду», остальные же понятия не имели, куда направляются, и тихонько ворчали. Спустив гостей до самого низу, мистер Дэниелс погнал их в пустой, темный мир трюма. Настенная роспись — изображение голых дам — возбудила любопытство и сдержанные смешки. Кассий к этому времени уже успел ее неплохо изучить. Он умудрился слазить в трюм в одиночестве, поставить перед росписью ящик, вскарабкаться на него и оказаться на одном уровне с массивными телами. Простоял там чуть не полдня, молча, в полутьме.
Мистер Дэниелс понуждал нас идти все дальше, и вот, повернув за угол, мы увидели залитый светом и уставленный яствами стол. Ворчание тут же стихло. Была тут даже музыка. Похоже, граммофон мисс Квин-Кардиф позаимствовали снова, на сей раз у матросов, отвечавших за откачку воды и трудившихся в другой части трюма, и Эмили начала выбирать пластинки из лежавшей тут же стопки. Нам поведали, что некоторые оставил после себя мистер Мазаппа. Другие гости прогуливались по ровным дорожкам, мимо зеленых крон, и знахарь объяснял, будто бы по секрету (он всегда говорил только так), что оксалиновой кислотой звездообразного старфрута начищают храмовую медь. Эмили не терпелось потанцевать, она обняла молчаливую Асунту и начала раскачиваться в такт музыке, ее желтое платье мелькало все дальше на узкой дорожке, она и сама казалась звездой.