– Мы продолжаем искать информацию.
Компьютер издал мелодичный сигнал, и Мэл уставился на экран.
– Возможно, как раз сейчас что-то узнаем. Пришел ответ из Амхерста, от преподавательницы, у которой свой веб-сайт по афроамериканской истории. Я отправил ей запрос по поводу Чарлза Синглтона.
– Читай.
– «Выдержки из дневника Фредерика Дугласа».
– Не напомните, кто он такой? – спросил Пуласки. – Хотя, наверное, стыдно не знать. Все-таки есть улица, названная в его честь, и все такое.
Женева сказала:
– Бывший раб. Аболиционист и лидер движения в защиту гражданских прав, живший в девятнадцатом веке. А еще писатель и лектор.
Новичок залился румянцем.
Купер наклонился к экрану и начал читать:
«Третье мая тысяча восемьсот шестьдесят шестого года. Очередная встреча на Холмах Висельника…»
– Ага, – перебил Райм, – снова наш таинственный район.
Слово «висельник» напомнило ему о карте таро с подвешенным за ногу человеком. Он посмотрел на карту, затем снова сосредоточился на том, что читал Купер.
«…обсудить наши усилия по продвижению Четырнадцатой поправки. Я и еще ряд представителей цветного сообщества Нью-Йорка встретились с достопочтенным губернатором Фентоном, сенаторами Гаррисом, Граймсом и Фессенденом, конгрессменами Стивенсом и Уошберном, а также демократом Эндрю Т. Роджерсом, который на поверку оказался не столь пристрастным, как мы опасались.
Собрание началось с пламенного обращения губернатора Фентона, после чего мы весьма продолжительно обсуждали с членами комитета черновые варианты поправки. (Мистер Чарлз Синглтон особенно красноречиво и убедительно высказывался в защиту того, что поправка должна гарантировать одинаковое право голоса для всех граждан, как белых, так и цветных, как мужчин, так и женщин. Члены комитета отнеслись к его доводам с большим вниманием.) Дебаты велись до глубокой ночи».
Женева читала текст из-за плеча Купера.
– «…особенно красноречиво и убедительно», – прошептала она. – И он хотел, чтобы женщины тоже могли голосовать.
– Вот еще одна запись, – сказал Купер.
«Двадцать пятое июня тысяча восемьсот шестьдесят седьмого года. Я обеспокоен слишком медленным продвижением дела. С момента представления Четырнадцатой поправки на ратификацию прошел уже год. В двадцати двух штатах она была одобрена без промедления. Для принятия требуется поддержка еще шести, но мы встречаем упорное сопротивление.
Уиллард Фиш, Чарлз Синглтон и Элайджа Уокер сейчас объезжают те штаты, где еще не определились с решением. Они убеждают тамошних законодателей проголосовать за принятие поправки, однако на каждом шагу сталкиваются с непониманием. Сколько было принесено жертв, а наша цель по-прежнему не достигнута… Неужели нашей победе суждено оказаться пирровой? Каждый день я умоляю Бога о том, чтобы наши усилия не пропали втуне».
Купер отвернулся от экрана.
– Вот и все.
– Значит, Чарлз сотрудничал с Дугласом. Судя по всему, они были друзьями.
Или не были, подумал Райм. Что, если написанное в журнальной статье – правда? Что, если он действительно втерся к ним в доверие лишь для того, чтобы подобраться к деньгам?
Хотя Линкольн Райм всегда стремился только к истине, ему вдруг захотелось, чтобы Чарлз Синглтон все-таки не совершал того преступления.
Глядя на доску с записями по делу, он видел больше вопросов, чем ответов.
– Женева, можешь позвонить своей тете и спросить, не нашла ли она других писем Чарлза?
Девушка позвонила женщине, с которой жила ее тетя Лили. На звонок никто не ответил, и она оставила сообщение с просьбой позвонить на номер Райма. Затем набрала другой номер, и у нее засияли глаза.
– Мам! Ты дома?
Слава Богу, подумал Райм. Наконец-то вернулись родители.
Но через секунду лицо девушки сделалось хмурым.
– Нет?.. Что случилось?.. Когда?
Женева рассказала матери последние новости, заверила ее, что находится под охраной полиции, затем передала трубку Беллу. Тот обсудил сложившуюся ситуацию, после чего вернул трубку Женеве. Девушка попрощалась с родителями и нехотя положила трубку.
Белл пояснил:
– Застряли в Лондоне: их рейс отменили, а на сегодня больше ничего нет. Вылетят завтра первым же самолетом. Посадка в Бостоне, оттуда – ближайшим рейсом в Нью-Йорк.
Женева пожала плечами, но по ее глазам Райм заметил, что она разочарована.
– Мне лучше поехать домой. Надо готовить проекты для школы.
Белл связался с группами наблюдения, затем с дядей Женевы и доложил, что обстановка спокойная.
– В школу завтра не побежишь?
Женева замялась, затем скривила лицо. Неужели снова придется с ней препираться?
Вдруг кто-то заговорил. Это был новичок Пуласки.
– Вообще-то, Женева, дело теперь не только в тебе. Если бы тот парень в армейской куртке подобрался поближе и открыл огонь, то могли пострадать или даже погибнуть другие ученики. А если он повторит попытку, когда ты будешь в толпе около школы?
Судя по лицу, Женева вспомнила про доктора Бэрри. «Значит, он умер из-за меня».
– Конечно, – тихо произнесла она. – Я буду сидеть дома.
Белл одобрительно ей кивнул, с благодарностью посмотрев на новичка.
Затем вместе с Пуласки они увели Женеву, а остальные занялись уликами, собранными на конспиративной квартире объекта.
Райм был расстроен тем, как мало удалось найти. На схеме улицы с Музеем афроамериканской истории, которую Сакс нашла под подушкой в квартире подозреваемого, отпечатков не обнаружилось. Бумага была самая обычная, какую продают во всех магазинах канцтоваров, чернила – дешевые, не отследить. Переулки и здания на другой стороне улицы были изображены в деталях – возможные маршруты ухода, как предположил Райм. Но Сакс уже обыскала все отмеченные на схеме здания, а следственная бригада опросила сотрудников алмазной биржи и остальных указанных на плане зданий как потенциальных свидетелей.
Найденные волокна были, по общему мнению, от удавки.
Купер исследовал кусочек бумаги с помощью хромато-масс-спектрометра и обнаружил только следы чистого углерода.
– Уголь с ярмарочной жаровни? – вслух спросил он.
– Возможно, – ответил Райм. – Или он сжигал какие-то улики. Занеси это в нашу таблицу. Может, позже обнаружатся какие-то связи.
Пятна и крошки на карте оказались следами от еды: йогурт, молотый нут, чеснок и кукурузное масло.
– Фалафель, – предположил Том, повар-гурман. – Ближневосточное блюдо. Часто сдабривают йогуртом. Кстати, весьма недурственно.
– И продается на каждом углу, – кисло заметил Райм. – В одном Манхэттене сотни две мест, где им торгуют. Еще хоть что-то есть у нас?