Геносемя: не найдено / не возвращено.
АВАНДАР
Тридцать третий день. Второй пилот «Громового ястреба» «Мстящий» — корабль сбит противовоздушным огнем гарганта во время штатного патрулирования.
Геносемя: не найдено / не возвращено.
ВАНРИЧ
Тридцать пятый день. Погиб при минировании дороги перед наступлением вражеских танков.
Геносемя: возвращено.
Неровар опускает руки, его внимание отрывается от встроенного в броню нартециума.
Кадор лежит на разбитой дороге, броня старого воина сломана и разбита.
— Брат, — зову я Неро, — не время для скорби.
— Да, реклюзиарх, — отзывается он, хотя я знаю, что он меня не слышит. Не осознавая происходящее, механически рыцарь кладет руку на грудь Кадора.
Нас окружает пустое шоссе, заваленное телами нашей последней охоты. Здесь бой не идет — звуки войны доносятся из соседних кварталов, — а мы настолько углубились в расположение противника, что все вокруг тихо и неподвижно. Небеса безмолвны и не потревожены разъяренным огнем орудийных башен.
Редуктор с резким клацаньем делает свое дело, разрывая тишину. Один раз, затем второй. Слышен мясистый влажный звук извлекаемой плоти.
Неро поднимает руку. Пронзающие броню и плоть сверла в его хирургической перчатке жужжат, разбрызгивая темную кровь Астартес по броне. В руке он с величайшей осторожностью держит блестящие багряные органы, что раньше покоились в груди и горле Кадора. С них капает кровь, они подрагивают, словно все еще пытаясь напитать силой своего владельца. Неро опускает их в цилиндр с сохраняющей жидкостью, который в свою очередь втягивается в защитную полость в его перчатке.
Я неоднократно видел, как он выполнял подобный ритуал в течение последнего месяца.
— Сделано, — произносит он мертвым голосом, поднимаясь на ноги.
Рыцарь не замечает меня, когда я подхожу к телу, и занимается вводом информации на экране нартециума.
КАДОР
Тридцать шестой день. Попал в засаду на контролируемом врагами участке магистрали Хель.
Геносемя: возвращено.
Тридцать шестой день.
Тридцать шесть дней изматывающей осады. Тридцать шесть дней отступлений, отходов, сдерживания позиций так долго, сколько возможно.
Весь город провонял кровью. Медный, острый запах человеческой крови и тошнотворное грибное зловоние мерзости из орочьих вен. Вместе с кровью ощущаются запахи умирающего города — от горящей древесины и расплавленного металла до взорванных камней. На последнем сборе командиров было сообщено, что враг контролирует сорок шесть процентов города. Это было четыре ночи назад.
Потеряна почти половина Хельсрича. Потеряна в дыму и пламени, в горьком, ужасающем поражении.
Мне говорят, что нам не хватает сил, чтобы отвоевать хоть что-то. Подкрепление из других ульев не приходит, и большинство солдат Гвардии и ополчения, которые еще сражаются, истощены, постоянно отступают, оставляют одну дорогу за другой. Удерживают перекресток несколько ночей, а затем, когда больше уже невозможно противостоять подавляющему численному превосходству врага, откатываются на новые позиции.
Воистину, нам предстоит умереть в самом бесславном Крестовом Походе и запятнать имя Черных Храмовников.
— Реклюзиарх, — зовут меня по воксу.
— Не сейчас. — Я преклоняю колени перед оскверненным телом Кадора, видя отверстия в его броне и плоти — одни от выстрелов врага и два от ритуальной хирургии сверлящих инструментов Неровара.
— Реклюзиарх, — повторяет все тот же голос.
Руна, мерцающая на краю моего ретинального дисплея, сообщает, что это из «Серого воина». Думаю, Саррен снова будет просить спасать положение на очередном бесполезном перекрестке.
— Я совершаю обряд над павшим рыцарем. Сейчас не время, полковник.
Сначала он ответил ненужными вежливыми словами сочувствия. Они были кратки. Десятки тысяч убитых за последние четыре недели сильно притупили восприятие. Это почти восхитительно. Я вижу, что он изменился в лучшую сторону.
— Реклюзиарх. — В голосе Саррена чувствуется, насколько командующий измотан. Будь я с ним в одной комнате, я знаю, что ощутил бы усталость в его костях, аурой окутывающую то место, где он стоит. — Когда вернетесь из рейда, ваше присутствие потребуется в районе Фортрайт-5.
Квартал Фортрайт. Южная часть порта.
— Почему?
— Мы получаем аномальные отчеты от нефтяных платформ Вальдеза. Обычно прибрежные ауспики так реагируют на шторм, но ведь сейчас море спокойное. Мы подозреваем, что там что-то происходит.
— Мы будем там через час, — отвечаю я. — О каких аномалиях идет речь?
— Если бы я мог дать вам подробности, реклюзиарх, то так и сделал бы. Чтецы ауспиков считают, что дело во внешнем вмешательстве. Мы полагаем, что платформы глушат.
— Один час, полковник. Готовьтесь. — Теперь я обращаюсь уже к братьям.
Путь по магистрали Хель и так неблизкий, а если повсюду кишат враги, то тем более. Разведка теперь передвигается на мотоциклах — велик риск того, что на вражеской территории «Громовой ястреб» собьют.
— Странно, — произносит Неро, баюкая в руках голову Кадора, словно старый воин просто уснул. — Я не хочу оставлять его.
— Это уже не Кадор. — Я поднялся с колен, помазав табард священными маслами и затем снимая его с брони Кадора. В лучшие времена табард был бы помещен на хранение на «Вечном крестоносце». А в эти времена, здесь и сейчас, я срываю облачение с тела брата и обматываю вокруг наруча, как память о старом рыцаре. — Кадор умер. Ты никого не покидаешь.
— Ты бессердечен, брат, — упрекает меня Неро.
Стоя здесь посреди полууничтоженного города и окруженный множеством трупов, я едва не рассмеялся.
— Даже для тебя, — продолжает Неро. — Даже для того, кто облачен в черное, ты говоришь слишком равнодушно.
— Я любил его так, как только можно любить воина, который сражается с тобой бок о бок двести лет, мальчик. Такая привязанность создается десятилетиями из обоюдной преданности и закаляется на войне, ее невозможно просто отбросить. Потеря Кадора будет со мной все те дни, что я еще проживу в этой битве, пока и меня не убьют. Но я не буду предаваться скорби. Он посвятил жизнь службе Трону, и тут нечего оплакивать.
Апотекарий уныло повесил голову. От стыда? В раздумьях?
— Я понимаю, — говорит он, ни к кому не обращаясь.
— Мы еще поговорим об этом, Неро. Теперь по машинам, братья. Мы едем на юг.
Половина города превратилась в руины. Жилые башни стоят под желтыми небесами Армагеддона пустые и покинутые.