— Глядя на такую красоту, с особенной тоской осознаешь горькую участь инвалида. — Помпилио тяжело вздохнул.
Кира смутилась:
— Полноте, командор, вы обязательно поправитесь.
— Ты обещаешь?
Вопрос окончательно сбил девушку с толку.
— Я…
— Моя дочь выразила пожелание, — с прохладной улыбкой объяснил Винчер, поглаживая длинную бороду.
Облачение консула было по обыкновению скромным: темный костюм, темная сорочка. Единственное украшение — золотой значок. И подчеркнутая аскеза выделяла Дагомаро из толпы. Кира, воспользовавшись моментом, отошла в сторону, оставив отца и лингийца один на один.
— Моя дочь пожелала вам здоровья из вежливости.
— А я, в свою очередь, выразил благодарность.
— Не сомневаюсь.
— Она действительно красива.
Несколько секунд Винчер пристально смотрел на адигена, пытаясь понять, почему Помпилио заговорил о его дочери, после чего сухо ответил:
— У Киры была прекрасная мать.
— Девушке повезет, если ей достанется отцовский характер.
— Уже достался. — На собеседников бросали взгляды, а потому пикировку мужчины сопровождали пустыми, но лучащимися неподдельным дружелюбием улыбками. — Могу я узнать цель вашего визита на Кардонию, командор?
— Можешь, — кивнул Помпилио. — Я удовлетворяю любопытство.
— И только?
— Удовлетворить мое любопытство гораздо сложнее, чем кажется, — серьезно произнес адиген. — Я изучаю не столько новые миры, сколько людей. Мне интересно наблюдать за их поступками, решениями и ошибками.
— Думаете, я ошибусь?
— Я не думаю, я наблюдаю и делаю выводы.
Небрежный ответ покоробил ушерца, ему захотелось перейти в атаку:
— Ошибки одних — победы других.
— Другие тоже так думают.
— Их мнение не важно. — Дагомаро заставил себя рассмеяться. — В любом случае, я рад, что вы здесь, командор, приятно знать, что Линге небезразлично происходящее.
— А тебе? — неожиданно спросил Помпилио.
— Мне? — не понял консул.
— Тебе небезразлично? И что именно тебе небезразлично? — Дер Даген Тур понизил голос, говорил тихо, только для Дагомаро, но от этого его слова лишь прибавили в весе. — Кровь ближе, чем кажется, консул, всегда ближе. Стоит порезаться, и она тут как тут, чего уж говорить о войне?
— Война любит кровь.
— А ты? Ты любишь?
— Я ее не боюсь.
— А что ты любишь больше, консул: пускать кровь или терять? Не боишься порезаться?
Улыбок больше не было, закончились. Светская пикировка затронула слишком серьезную тему, и теперь Винчер и Помпилио смотрели друг на друга жестко. Но без враждебности.
— У вас интересные взгляды, командор, — хрипло произнес консул. — Полагаю, у нас будет время их обсудить.
— Уверен, консул, — подтвердил Помпилио.
— И еще, чтобы вы знали: моя дочь собирается замуж.
Удар адигена все-таки достиг цели: потревоженные отцовские чувства заставили Дагомаро выйти из крепости.
— Я люблю бывать в мирах простолюдинов, — улыбнулся в ответ дер Даген Тур. — Здесь меня не донимают свахи, поскольку знают свое место.
Винчер порозовел. А его длинные, поглаживающие длинную бороду пальцы от бешенства свело судорогой.
— Командор, позвольте вам представить наших особенных гостей с Кааты: посланник дер Саандер и его восхитительная супруга Лилиан.
«Особенных» гостей не объявляли, синьор Хольчин, досточтимый мэр Унигарта лично подвел их к Помпилио.
— Нет необходимости в представлениях, мэр, — мы давно знакомы…
— Каатианцев я еще мог вынести, но лингийцы раздражают меня безумно. — Руди Йорчик залпом допил игристое, взял новый бокал и уточнил: — Доводят до исступления.
— Профессор, я вас не узнаю, — усмехнулся Абедалоф. — Откуда такая резкость?
— Вям!
Несколько мгновений Йорчик таращился на подавшего голос саптера, после чего процедил:
— Кичливые подонки!
— Вям! — Эбни показалось, что замечание Руди относилось к нему.
— И?
— Что «и»?
— Вы сказали, что лингийцы — кичливые подонки, — напомнил Арбедалочик, почесывая песика за ухом. — Что дальше?
— Разве мало?
Барон Здучик, директор Кардонийской фактории Компании, тонко засмеялся, поддерживая высказывание Йорчика, но быстро стушевался, заметив, что Абедалофу шутка ученого не пришлась по вкусу.
— Демонстрацией безосновательной ненависти мы играем адигенам на руку, — поучительно произнес Арбедалочик. — И я удивлен, что должен напоминать об этом столь высокопоставленным господам. Безосновательная ненависть — удел адигенов. Мы должны убеждать всех, что именно они, адигены, звереют при одном лишь упоминании Компании или Галаны. Они, господа, понимаете? Они! А мы — образец спокойствия и дружелюбия. Мы — хорошие парни. И нужно играть эту роль, как бы противно нам ни было.
— Я играю, — хмуро произнес Йорчик, вертя в руке почти полный бокал. — Я просто думал, что здесь все свои.
— Вокруг полно чужих, — улыбнулся Абедалоф. — Правда, Эбни?
— Вям!
Песик гордо посмотрел на окружающих, а в ответ на Арбедалочика устремились завистливые взгляды: саптеры до сих пор оставались редчайшими в Герметиконе животными, и даже готовность платить запредельную цену не гарантировала получения на руки вожделенной псины.
— Извините, — пробурчал Руди. — Я не подумал.
Он чувствовал себя нашкодившим мальчишкой. Он! Профессор! Промышленник! Академик! Перед каким-то безродным щенком… перед…
Руди с трудом удерживал висящие на языке ругательства.
Он был высок, такой же высокий, как этот проклятый Арбедалочик, но, разумеется, менее плечистый — похвастаться спортивной фигурой профессор не мог даже в молодости. Одутловатое лицо рассказывало о безудержных возлияниях, что стали верными спутниками Руди после обретения богатства, отечные глаза и желтые зубы… Можно было сказать, что Йорчик выглядит на свои сорок шесть, если бы не умный, цепкий взгляд больших зеленых глаз, сводивших с ума женщин, и не длинные кудрявые волосы цвета вороньего крыла, которые Йорчик любил носить распущенными и редко собирал в хвост. Глаза и волосы обманывали Руди, нашептывали, что юность еще не прошла, и толкали на многочисленные приключения, приличествующие скорее студенту, чем серьезному, давно вступившему в пору зрелости ученому.
— Не обижайтесь, профессор, я должен был вас остановить.