И Кира вдруг поняла… Или подумала, что поняла… Поскольку ей показалось, что последнюю фразу Помпилио произнес с тщательно скрываемой грустью.
— Ты потому стал путешественником? Тошнит от закулисья?
Но смутить адигена девушка не смогла.
— Меня мы обсудили в начале прогулки.
И улыбка. И пристальный взгляд. И никакой грусти ни в голосе, ни в глазах.
«Он играет со мной? Или издевается? Что делать? Возмутиться? А ведь он все видит и все понимает… Интересно, как он среагирует на искренность?»
В любом случае, другого приемлемого способа продолжить разговор девушка не видела.
— Подружиться с тобой мне посоветовал Тиурмачин.
— Старый Гектор не часто раздает хорошие советы, — усмехнулся адиген. — У него есть на тебя виды?
— Виды? — Кира не сразу поняла, что имеет в виду дер Даген Тур. — Дядя Гектор старше на сорок лет!
— Тебе меньше хлопот.
— Помпилио!
— Ядреная пришпа! Сейчас-то я в чем не прав?
В голосе изумление, но взгляд насмешливый, взгляд не скрывает, что все вокруг — игра. И по правилам этой игры нужно быть циником; веселым или мрачным — выбирать тебе.
«Что скажешь, девочка? — спрашивал взгляд Помпилио. — Папа или дядя Гектор готовили тебя к этому? Или берегли? Или ты специально бежала в Северный Кадар, спасаясь от грязи великосветского закулисья?»
Дружить с тем, с кем «надо», играть свадьбу с тем, на кого укажет семья, улыбаться врагам, читая ненависть в ответных взглядах, слыша шипение за спиной, слушая сплетни — улыбаться.
— Я не виновата в том, что родилась Дагомаро, — тихо произнесла Кира. — Так же, как ты не виноват в том, что родился Кахлесом. Мне не нравится то, чем предстоит заниматься, не нравится быть жестокой и решительной, не нравится искать твоей дружбы, и ты мне не нравишься. Мне плевать на то, что ты брат дара, — меня от тебя тошнит, а тебя давным-давно достали все мы, но мы должны улыбаться друг другу, и это мне тоже не нравится. Ты спрашивал, почему я стала паровингером? Потому же, почему ты шляешься по Герметикону: чтобы быть подальше от всей этой дряни!
«Он разозлился? Взбесился? Какая разница?»
Кира чувствовала себя прекрасно, она облегчила душу, высказала все, что считала нужным, и плевать она хотела на реакцию лысого.
Которая оказалась неожиданной.
— Молодец.
— Что?
— Молодец, — повторил Помпилио и подмигнул ошарашенной девушке. — Теперь я точно не уеду с Кардонии, не полетав с тобой на паровинге. Уверен, это будет незабываемо.
* * *
«Я очень люблю свою каюту на „Амуше“ — свыкся, знаете ли, за полтора года непрерывного путешествия и даже, чтоб меня в алкагест окунуло, считаю ее своим домом. Наверное, потому, что другого у меня нет. Пока нет.
Мой дом умеет летать и прыгать между мирами, его постоянно покачивает, а иногда сильно трясет. Еще он быстр, умеет огрызаться, носит странное имя, принадлежит мессеру, а не мне, но… Но это мой дом.
Слышишь, Энди, я тоже, чтоб тебя в алкагест окунуло, немножко сентиментален!
(Строчка замарана.)
Я люблю каюту, но не отказываю себе в удовольствии переночевать на берегу, потому что нормальный цепарь живет от порта до порта, а я уже цепарь, меня даже Галилей так называет.
И меня, и Энди.
Не знаю, его за что?
Так вот, если нам везет и увольнительная выпадает в мою „вахту“, я стараюсь держаться Хасины, поскольку Альваро много где был, прекрасно разбирается в межпланетных законах, не лезет за словом в карман и знает неимоверное количество анекдотов. Блестящее образование и многолетняя практика позволяют Хасине уверенно выбирать наиболее безопасных — тут я имею в виду хвори — женщин, а огромный опыт — самых умелых. К примеру, на Андане…
(Страница вырвана.)
…я отыскал брюки. Затем мы расплатились, пообещав непременно заглянуть завтра, и, воспользовавшись советом Бабарского, отправились в „Костерок с дымком“, где ожидалось веселое мероприятие…»
Из дневника Оливера А. Мерсы, alh. d.
— А мне тут нравится, — громко заявил Хасина, с грохотом возвращая пивную кружку на стол. — И странные человековские обычаи, которыми нас сейчас развлекут, достойны изучения.
— Разжигают аппетит? — ехидно уточнил Галилей.
Альваро с сомнением посмотрел в красные глаза астролога и с достоинством ответил:
— Получше вихеля.
— Ты медикус, тебе виднее.
Мерса и Бабарский одновременно усмехнулись: соревнование «Хасина — Квадрига» пока выигрывал астролог, но все понимали, что Альваро еще ответит. И не раз.
— Кстати, месе карабудино, как тебе танцы? — заботливо осведомился медикус. — Голова не кружится?
— Навигационные препараты хороши тем, что позволяют абстрагироваться от ненужного, — важно объяснил Галилей. — Не люблю засорять мозг лишними подробностями, а потому ответь, мой неизвестный науке друг: о каких танцах ты говоришь?
Вихельный дым плавно поднимался к потолку, мрачный Хасина барабанил пальцами по столу, а Мерса и Бабарский с трудом сдерживали хохот.
Несмотря на трагедию, отменять праздник владельцы «Костерка» не стали. Во-первых, не позволяла традиция: все знали, что открытие выставки предваряется веселой гулянкой в самой большой харчевне Унигарта. Во-вторых, жаль было потраченных денег: украшение зала, актеры, месячный запас спиртного — все это вылилось в копеечку, терять которую прижимистые хозяева не собирались.
Центр огромного зала «Костерка с дымком» — а размеры харчевни поразили даже видавшего виды Альваро — был отдан под импровизированную сцену, на которой сменяли друг друга местные затейники. Первыми выступали танцоры: два десятка парней в народных костюмах выдали три зажигательные пляски подряд, сорвав полноценные овации. За танцорами последовали певицы — девичье трио с народными, опять же, песнями, а теперь половые готовили зал к чему-то необычному: развели стоявших у дальней стены гостей и торопливо устанавливали на освободившееся место треноги с тяжелыми, сбитыми из грубых досок мишенями.
— Здесь будут стрелять? — опасливо осведомился Мерса.
— Возможно, — хладнокровно ответил ИХ.
— А если я не хочу?
— Тебе и не придется, — усмехнулся Бабарский, но почему-то добавил: — Надеюсь.
— Все мы на что-то надеемся, ипать-копошить, — философски заключил Квадрига, попыхивая трубкой. — Одни пытаются не стрелять, другие мнят себя умными.
— Ты еще притащишься ко мне за порошком от соплей, — хмуро пообещал Хасина. — Еще уговаривать будешь рецептуру изменить…