– Ты не дашь мне город, – сказал я, но уверенности в своем голосе не чувствовал. – Там же живые люди, а я никогда не управлял…
– Тебя учили, – жестко ответил Стенька. – Вначале родители да дядьки, потом в университете, да и сейчас на тебя полтора десятка человек пашет, и, по слухам, ты не бедствуешь. Так что можешь не отпираться – все твои условия я выполнил. Документы и деньги отправил этой твоей крыске ученой, как ее…
– Светославе, – обреченно ответил я. – Неужели так важно приставить меня к государственной службе?
– Ты дурак? – тихо спросил Романов. – Если завтра по Торжку жахнут бомбой, начиненной костями с Чукотки, мы здесь все поляжем. А кто останется? Ну, понятно, Васька Рюриков, Сенька Рюриков, да еще… А кто еще? Все, великих князей, чтоб не жили в Торжке, больше нет. И ты сразу станешь четвертым в очереди – после своего братца, обожающего шить костюмы на заказ, а из вас двоих, как это ни печально, я бы поставил на тебя!
Почему-то все вокруг считают, что Петр Семенович Разумовский-Таврический педераст и разгильдяй, хотя на самом деле он большой любитель баб и труженик каких мало. Но доказывать это я устал еще двенадцать лет назад, когда после неосторожной фразы кузена Вили из Грандбритании я проткнул ему шпагой на дуэли левую руку.
Это спровоцировало небольшую заваруху на свадьбе княжны Софьи, в которой росские и грандские дворяне изрядно поколотили друг друга, а так как наших было больше, происшествие едва не сподвигло бабушку Елизавету Ричардовну на начало войны между нашими в общем-то дружными державами.
– Мне надо подумать. – Это было лучшее, что я смог сказать.
– Ты должен уехать в Москву и построить там местных так, чтобы они платили подати и не возмущались, – ответил Стенька. – А если попытаешься провалить затею, поставлю тебя губернатором в Нижнем, там народовольцы рожи повысовывали, повадились бомбы кидать в начальство – хотя бы какую-то пользу принесешь, не сгинет вместо тебя хороший человек.
Романов опустил взгляд к бумагам, лежащим на столе перед ним. Он явно давал понять, что аудиенция закончена.
– Я подумаю, – повторил я, но на этот раз сатрап и душитель, которого почему-то так привечал мой дядюшка, стоящий у руля Великого Княжества, даже не шелохнулся.
Пристав на входе сменился – и новый явно знал меня в лицо, потому что приподнял щегольской кивер и звонко выпалил:
– Здравия желаю, Николай Семенович!
Я, хотя и не служил – не считая юнкерской молодости, когда полгода провел на Кавказе, стреляя уток, – все же имел чин штабс-капитана, позволяющий получить должность воеводы и требующий от нижних чинов уважения.
Но мне было плевать на это, и мундира я мало что не носил – даже не имел в своем гардеробе. Залихватски свистнув, пристав махнул рукой – и тут же к парадному входу подкатила шикарная коляска – боливийский «Че», официально никогда не ввозившийся в Великое Княжество, но встречающийся на улицах столицы с завидной регулярностью.
Я успел открыть дверь сам, хотя таксист дернулся было помочь мне. Внутри оказалось прохладно и уютно, играла какая-то роковая команда из Якутии – за одно это Стенькины люди могли отправить на каторгу, но таксисты задницей чувствовали, кто в этом городе не сдаст, а кому лучше поставить «Калину» или «Золотого орла», заунывно прославляющих нашу великую Рось.
– Куда? – лаконично спросил водитель.
– Давай на Тихомирскую, угол с Краковской, к мраморной парадной.
– Ваше сиятельство сыскное агентство князя Разумовского интересует? – спросил таксист, выворачивая с Медной площади. – Хороший, говорят, сыск проводят, и люди как на подбор. Ни разу слова худого не слышал про них, ну разве что на цены ругались – ну да это у нашего человека завсегда так, все или худо, или дорого, и чем никчемней человечишко, тем больше вокруг него всякого ужасного происходит.
Я усмехнулся. Ну да, лицо мое в газетах не пропечатывают, на стенах домов перед праздниками не рисуют, зато баек обо мне в народе ходит изрядно, и особенно много почему-то говорят после самых обыденных дел, когда раскроешь вороватого приказчика у торговца мебелью или отыщешь потерявшегося шпица в катакомбах под зданием Торжокской энергетической компании, где все так пропитано некроэнергией, что даже минуту простоять невозможно – а собак туда тянет, когда им тоскливо, и черт знает, что с этим делать, с одной стороны, а с другой – нам с пропавшими кобелями да суками работать проще…
Прежде чем добрались до агентства, я для себя окончательно решил: не поеду в Москву. Что мне делать в этой провинции, где небось даже горячую воду дают только по выходным, а из развлечений – бродячий цирк летом да коньки на местной речушке зимой?
А здесь у меня едва начатая интрига с примой из Большого театра, Анечкой Коболевой, – бездарно прерванная дурацкой поездкой в Тамбов. Здесь собственное дело, которым я утер нос всем родственничкам, не способным без посторонней помощи даже купить бритвенный станок.
– Приехали, ваше сиятельство, – сообщил мне таксист. Может, конечно, и узнал он меня – чем черт не шутит, но в дороге особо не надоедал. И музыка была приятной, интересной, пели все больше на татарском, который я худо-бедно понимал, о судьбе и войне, интересно, жестко и честно.
– Вот тебе. – Я накинул сверх счетчика пятиалтынный, чем заработал уважительный кивок.
На входе в сыскное скучал продавец газет, давно уже прикормленный мною, еще в те времена, когда кроме меня в агентстве работало всего два человека – ныне спившийся Поликарп, филер от бога, и армянин Газа, сыскарь, разворачивающий сейчас наш филиал в Пскове.
– Рекомендую «Торжокский православный вестник», – сообщил продавец флегматично, что означало – следят за нами, и следят плотно.
Я даже не глянул по сторонам – если газетчик знает, то Прошка или Ахмед уже накрыли следящих плотным колпаком и выясняют, кто они, откуда, на что живут и с кем спят.
В приемной две девчонки хором поприветствовали меня. Не знаю, что в этой работе – регистрировать клиентов и отправлять их к тем, к кому следует, – было не так, но не случалось еще такого, чтобы бабий состав приемной за полгода не поменялся полностью, а потому я их даже не запоминал особо.
Дальше я прошмыгнул мимо кабинета Светославы – черт, в своем же сыскном агентстве бояться кого-то – это разве жизнь? – и ворвался в просторный прокуренный кабинет сыскарей. Святая святых нашего небольшого заведения, место, где всегда можно выпить рюмку ячменного самогона или глотнуть тяжелого зеленого вина.
А то и просто покурить сигару, наверченную в Крыму несколько лет назад, когда еще не было конфликта с местными татарами, пошедшими на поводу у поганого Якутского ханства и променявшими сытую и спокойную жизнь на призрачную мечту о нищей независимости.
В кабинете был только Кабыздохер – сыскарь Ванька Кобелев-Хренов, невысокий и плотный, совершенно незаметный в толпе человечишко в засаленном сером костюме. При внешней неказистости он мастерски владел китайским боевым искусством и не раз удивлял противников. Он потягивал янтарный самогон из высокого стакана, в котором плавало несколько кубиков льда.