Их дружба окрепла в такие вот долгие вечера, за шахматами и разговорами о работе. Мэтью рассказывал Хэмишу о своем прошлом, и теперь демон знал о Мэтью Клермонте почти все. Вампир, единственный из всех иных, известных Хэмишу, не страшился собственного мощного интеллекта.
Демон по заведенному обычаю играл черными.
— Мы разве доиграли прошлую партию? — Мэтью с деланным удивлением воззрился на доску.
— Да. Ты выиграл. — Ответ Хэмиша вызвал на лице его друга одну из редких улыбок.
Игра началась. Мэтью не спешил, Хэмиш ходил быстро и решительно. В тишине тикали часы и трещал огонь.
Через час Хэмиш приступил к заключительной части своего плана.
— У меня вопрос, — сказал он, пока Мэтью обдумывал следующий ход. — Ведьма нужна тебе ради нее самой или из-за ее власти над манускриптом?
— На кой мне сдалась ее магия! — Мэтью неосмотрительно пошел ладьей, которую Хэмиш тут же и съел. Со склоненной головой вампир как никогда напоминал ангела эпохи Возрождения, посвященного в то, что смертным знать не дано. — Господи, я сам не знаю, чего хочу.
— Думаю, знаешь, Мэтт, — тихо сказал Хэмиш.
Мэтью молча сделал ход пешкой.
— Все оксфордские иные скоро узнают — если уже не проведали, — что тебя интересует нечто большее, чем старая книга. Что в эндшпиле, Мэтт?
— Не знаю, — шепотом ответил вампир.
— Любовь? Снятие пробы? Ее обращение?
Вампир зарычал.
— Впечатляет, — скучающим тоном отметил Хэмиш.
— Я многого в этом не понимаю, Хэмиш, но три вещи я знаю точно. — Мэтью поднял бокал, стоявший на ковре под столом. — Я не поддамся зову ее крови. Я не хочу управлять ее силой. И определенно не имею желания делать ее вампиром. — Он содрогнулся при одной мысли об этом.
— Значит, остается любовь — вот тебе и ответ. Этого ты и хочешь.
— Хочу того, чего не должен хотеть, желаю ту, которую никогда не смогу получить.
— Боишься ей навредить? Ты и раньше имел связи с теплокровными женщинами, но ни одной ничего плохого не сделал.
Тяжелый хрустальный бокал разломился надвое, красное вино брызнуло на ковер. Между пальцами вампира блеснуло стертое в порошок стекло.
— Ох, Мэтт… что ж ты молчал? — Хэмиш постарался, чтобы на его лице не отразилось ни грана от испытанного им шока.
— Не решался сказать. — Мэтью покатал в пальцах красную от крови стеклянную крошку. — Ты всегда так верил в меня…
— Кто она была?
— Ее звали Элинор. — Мэтью провел по глазам тыльной стороной кисти, тщетно пытаясь стереть образ из памяти. — Мы с братом повздорили, уже не помню о чем — тогда-то мне хотелось растерзать его на кусочки. Элинор стала меня урезонивать, бросилась между нами и… — Он охватил голову руками, не трудясь отряхнуть от стекла тут же зажившие пальцы. — Я так любил ее — и убил.
— Когда это случилось? — шепотом спросил Хэмиш.
— Триста лет назад, вчера… это не важно, — ответил Мэтью с чисто вампирским пренебрежением к ходу времени.
— Важно, если ты тогда был свежеиспеченным вампиром, не владеющим своими инстинктами.
— Я, видишь ли, убил еще одну женщину. Сесилию Мартен. Всего век назад, будучи вполне зрелым вампиром. — Мэтью подошел к окнам. Раствориться бы в ночной тьме, убежать, не видеть ужаса в глазах Хэмиша.
— Это все? — резко осведомился Хэмиш.
— Вполне довольно и двух. Третьей быть не должно. Никогда.
— Расскажи, что у тебя вышло с этой Сесилией, — потребовал Хэмиш.
— Она была замужем за банкиром. Я увидел ее в опере и влюбился. Все мы в Париже влюблялись тогда в чужих жен. — Его палец очертил на оконном стекле портрет женщины. — Идя к ней домой, я ничего такого не замышлял, просто хотел отведать, какая она на вкус. Но когда начал, остановиться уже не смог. И умереть ей тоже не дал: она была моей, я не хотел от нее отказываться. А ей вампирская жизнь была ненавистна. Однажды она попросту вошла в горящий дом — я не успел ее удержать.
— Ты не убивал ее, Мэтт, — нахмурился Хэмиш. — Она покончила с собой, вот и все.
— Я выпил из нее чуть ли не всю кровь, насильно напоил ее своей кровью и превратил в ходячего мертвеца, не спрашивая согласия. Из одного лишь страха и эгоизма. Разве это не значит убить? Я лишил ее тепла, личности, человеческой жизни. Это смерть, Хэмиш.
— Почему ты скрывал это от меня? — Хэмиш пытался не выдать, как он задет молчанием друга.
— Даже вампирам бывает стыдно. Я ненавижу себя — и вполне заслуженно — за то, что сделал с этими женщинами.
— Вот почему не надо долго хранить тайны: они разъедают тебя изнутри. — И Хэмиш добавил, хорошо обдумав свои слова: — Ты не убийца. И с Элинор, и с Сесилией все произошло неумышленно.
Мэтью взялся за белую оконную раму, прижал лоб к стеклу и произнес безжизненным голосом:
— Я чудовище. Элинор меня хотя бы простила, а Сесилия нет.
Тон, которым Мэтью это сказал, обеспокоил Хэмиша.
— Ты не чудовище.
— Может быть, но все равно: я опасен. — Вампир повернулся к другу лицом. — Особенно для Дианы. Таких чувств я даже к Элинор не испытывал. — При одной мысли о ней у него внутри все свело. Он потемнел лицом, пытаясь совладать с собой.
— Вернись, доиграем, — отрывисто предложил Хэмиш.
— Лучше уж я пойду. Ты не обязан оставлять меня под своим кровом.
— Не будь идиотом, — как кнутом щелкнул Хэмиш. — Никуда ты не пойдешь.
Мэтью сел.
— Не понимаю, как можно не возненавидеть меня, узнав об Элинор и Сесилии.
— Мне трудно даже представить, из-за чего бы я мог возненавидеть тебя. Я люблю тебя как брата и до последнего буду любить.
— Спасибо. Постараюсь оправдать, — с глубокой серьезностью произнес Мэтью.
— Ты не старайся, ты делай. Я, кстати, сейчас съем твоего слона.
Друзья понемногу снова втянулись с игру. Ранним утром, когда Джордан принес кофе для Хэмиша и бутылку портвейна для Мэтью, они так и сидели за шахматами. Дворецкий без комментариев убрал осколки бокала.
Хэмиш, отослав его спать, сказал:
— Шах и мат.
Мэтью растерянно воззрился на доску. Его ферзь стоял в окружении других белых фигур: пешек, коня и ладьи. Мат королю поставила одинокая черная пешка.
— Шахматы — это не только защита своей королевы, — заметил Хэмиш. — Почему ты никак не можешь запомнить, что защищать надо как раз короля?
— Король ходит только на одну клетку, а королева свободна как ветер. Лучше уж проиграть, чем ограничить ее свободу.
Хэмиш подозревал, что на уме у вампира не столько белая королева, сколько Диана.