— Голландской гвоздикой, — подтвердил Мэтью. — Неплохо для ведьмы.
Я тоже взяла каштан и покатала в ладонях, грея внезапно похолодевшие руки.
Мэтью больше не смотрел на меня в упор, только бросал быстрые взгляды.
— Как ты составляла сегодняшнее меню?
— Без магии. Факультет зоологии оказал мне большую помощь.
Он опешил, но тут же расхохотался.
— Ты справлялась у них, что подать мне на ужин?
— Не совсем. В Интернете много рецептов для сыроедов, но я не знала, как мне быть с мясом. Вот и спросила, что едят серые волки.
Мэтью покачал головой и сказал просто:
— Спасибо. Давненько никто не задумывался о моем угощении.
— Пожалуйста. Труднее всего было с винами.
— Да, кстати. — Мэтью встал и свернул салфетку. — Теперь мой вклад.
Попросив меня принести пару чистых бокалов, он поставил на стол старинную кособокую бутылку, опять-таки с короной на пожелтевшей от времени этикетке. Раскрошившаяся черная пробка требовала большой осторожности.
Вытащив ее, Мэтью раздул ноздри, как кот, поймавший смачную канарейку. Золотистое, мерцающее при свечах вино было густым, как сироп.
— Понюхай, — распорядился он, вручив мне бокал, — и скажи, что ты думаешь.
— Пахнет карамелью и ягодами, — доложила я, удивляясь, как может пахнуть чем-то красным напиток желтого цвета.
— Теперь отведай, — предложил Мэтью, пристально наблюдая за мной.
Мой рот наполнили абрикосы и ванильный крем от моих славных кухарок. Вкус не прошел и после того, как я проглотила этот волшебный, по всей видимости, эликсир.
— Что это?
— Вино, только очень старое. То лето выдалось жарким и солнечным. Крестьяне боялись поздних дождей, но погода удержалась, и виноград собрали в самую пору.
— Да, в нем чувствуется вкус солнца, — ответила я и была вознаграждена новой улыбкой.
— Во время сбора над виноградниками пылала комета. Астрономы давно уже видели ее в свои телескопы, но в октябре она сделалась такой яркой, что при ней можно было читать. Виноградари сочли это доброй приметой.
— 1986 год? Комета Галлея?
— Нет, 1811-й. — Я уставилась на двухсотлетнее вино в своем бокале, боясь, что оно испарится у меня на глазах. — Комету Халли (он произносил «Галлей» именно так) наблюдали в 1759 и 1835 годах.
— Где ты это достал? — В магазине у вокзала таких вин не было.
— Купил у Антуана-Мари, положившись на его слово. Он уверял, что это нечто особенное.
Я посмотрела на этикетку. Шато-икем — об этой марке даже я слышала.
— Купил и сохранил. — Он пил шоколад в Париже в 1615-м, получил разрешение на постройку дома от Генриха VIII в 1536-м — что ж удивительного, если в 1811-м он покупал вина. А из-под его ворота виден шнурок, на котором он носит древний ковчежец.
— Мэтью, — начала я осторожно, боясь его рассердить, — сколько тебе лет?
Его губы отвердели, но тон остался легким.
— Я старше, чем выгляжу.
— Это я знаю, — нетерпеливо сказала я.
— Почему мой возраст так много для тебя значит?
— Моя специальность — история. Если кто-то помнит комету 1811 года и помнит, как во Францию привезли шоколад, невольно возникает вопрос, при каких еще событиях он присутствовал. В 1536-м ты уже жил на свете — я была в доме, который ты в то время построил. Может быть, ты знал Макиавелли? Пережил Черную Смерть? Учился в Сорбонне у Абеляра?
Мэтью молчал. Волоски у меня на затылке стали приподниматься.
— Судя по твоему медальону, ты был в Святой Земле. Участвовал в крестовом походе? Видел комету Галлея, прошедшую в 1066 году над Нормандией?
Молчание.
— Видел, как короновали Карла Великого, как пал Карфаген? Противостояли Аттиле, когда он шел на Рим?
— О каком из падений Карфагена ты говоришь? — осведомился вампир.
— Тебе видней.
— Будь ты неладен, Хэмиш Осборн, — пробормотал он, комкая скатерть. Не нашедшись с ответом уже второй раз за два дня, Мэтью медленно провел палец сквозь пламя свечи. Кожа вздулась красными пузырями и тут же опять побелела — боли, судя по лицу, он не успел испытать.
— Телу моему около тридцати семи лет. Я родился примерно в то время, когда Хлодвиг [28] перешел в христианство. Это я знаю со слов родителей — дни рождения у нас отмечались не каждый год, хорошо, если пятисотлетие праздновали. — Он бросил взгляд в мою сторону и опять уставился на свечу. — Как вампир я возродился в 537 году. За исключением Аттилы, который был еще до меня, ты, в общем, правильно расставила вехи тысячелетия, прошедшего между этой датой и той, когда я заложил в Вудстоке первый камень. Макиавелли, должен тебе сказать как историку, был фигурой не столь уж значительной. Мелкий флорентийский политик, не особенно успешный. — В голосе Мэтью звучала усталость — ничего странного, раз ему больше полутора тысяч лет.
— Не стоило мне так допытываться, — сказала я в виде извинения, не зная, куда девать глаза. С чего я взяла, что знание биографии этого вампира поможет мне лучше его понять? Одна строчка из Бена Джонсона говорила о Мэтью больше, чем коронация Карла Великого.
— «Ты временам принадлежишь — не веку», [29] — процитировала я.
— «Близ тебя / Не замечаю времени», — ответил он более поздней цитатой из Мильтона. [30]
Мы снова посмотрели друг другу в глаза, но я разрушила начавшие создаваться чары.
— Что ты делал осенью 1859 года?
— Это Питер Нокс тебя подучил? — потемнел Мэтью.
— Он сказал, что ты вряд ли поделишься своими секретами с ведьмой, — спокойно сказала я, внутренне далеко не спокойная.
— Неужели? — Мэтью сдерживал гнев — я видела это по его плечам и стиснутым зубам. — В сентябре 1859-го я просматривал рукописи в Ашмоловском музее.
— С какой целью? — «Скажи правду, — мысленно воззвала я, скрестив на коленях пальцы. Я побудила его выдать первую часть тайны и хотела, чтобы остальное он рассказал сам. — Не надо игр, не надо загадок. Просто скажи».
— Незадолго до этого я прочел, тоже в рукописи, одну книгу, написанную натуралистом из Кембриджа. Прочел перед тем, как ее отправили в типографию. — Мэтью поставил бокал на стол.