– Пан воевода! – это стремянный Микл нагнал хозяина, поехал справа, почтительно приотстав. – Скала рядом. Не заночевать ли?
Властислав улыбнулся в усы. И коням, и людям пора отдохнуть, а лучше Скалы места не сыщешь. И ему, воеводе, есть о чем перемолвиться со старым Збигневом Скальским, что вспомнить за ковшом пива. Оба они из дружины старого круля Земомысла, отца Мечислава – не они ли одни остались из той дружины?
Властислав так спешил, что и не заметил, как при приближении его небольшой дружины испуганно затихали деревни по обе стороны дороги, гасли лучины в хижинах кметов [11] . И что во владениях Скальских сотворилось что-то неладное, понял он лишь тогда, когда Скала встретила его враждебной тишиной и поднятым навесным мостом.
Лет сорок не было такого в этих землях, лежащих в двух конных переходах от Гнезно, под самым крылом Белого Орла Пястов. Не было с той поры, когда Земомысл железной рукой вывел разбойные ватаги и дружины бродячих панов – последышей лихого безвременья круля Попеля. С тех пор люди в здешних землях зажили тихо и мирно. Никому в голову не приходило и дверь-то на ночь засовом заложить.
А тут – поднятый мост.
– Труби! – приказал, не оборачиваясь, пан Властислав. За его спиной Микл поднял к губам рог, набрал в грудь воздуху – и по притихшей округе разнесся гордый и властный голос рога, родовой сигнал Яксичей. Кужел-хорунжий повыше поднял хоругвь с белым на красном орлом Пястов.
За щелями бойниц надвратной башенки мелькнули огни, прогрохотали по дощатым настилам гульбища чьи-то ноги. И, наконец, раздался молодой ломкий голос:
– Убирайтесь прочь!
Пан Властислав ошеломленно покрутил головой в бобровой шапке с фазаньим пером:
– Ты кто такой, скаженник? Или не видишь – мы люди круля!
– Вижу! – отозвался зло все тот же голос. – Я, Яцек Скальский, отлично все вижу и говорю: убирайтесь, или я угощу вас стрелами! Прочь!
– Отвори ворота, мальчишка, и дай мне поговорить с твоим отцом! – загремел пан Властислав.
За бойницами заскрипели натягиваемые луки и глухо гаркнули, распрямляясь. Стрелы вгрызлись в землю у самых копыт коней. Огник пана Властислава попятился и фыркнул – он знал эти звуки и помнил обжигающую боль, которую они предвещали.
Микл за спиной хозяина выругался с беспомощной злобой. Да и пан Властислав чувствовал себя не лучше. Не этого ждал он, не думал, что, вернувшись домой из-за Варяжского моря, будет стоять под запертыми воротами лучшего друга, а его сын будет сыпать в него угрозами и стрелами. Место-то какое… как ладонь. Пся крев, да ведь на них и кольчуг сейчас нет!
– Следующие стрелы достанутся вам! Последний раз говорю! – сквозь скрип натягиваемых луков раздавался тот же молодой голос.
И тут его перебили.
– А ну прочь от бойниц! Яцек, уйди! Убрать стрелы! – голос был женский, и пан Властислав удивленно поднял нахмурившиеся было мохнатые брови.
– Сама убирайся, Ядка! Здесь не место женщинам! – отозвался первый голос, и пан Властислав с изумлением понял, что его хозяин и впрямь мальчишка, которому едва ли стукнуло пятнадцать.
– Открыть ворота! – не обращая на него внимания, приказала невидимая Ядка.
– Нет!!!
– Это приказ отца. Ты хочешь ослушаться его воли?!
Что-то грохнуло об настил – не иначе, брошенный лук, зло простучали удаляющиеся шаги, и тут же заскрипел, опускаясь, навесной мост.
Внутренний двор встретил их огнями факелов. Спешившись, пан Властислав увидел идущую к нему стройную девушку. Свет факела выхватывал из тьмы скуластое бледное лицо, огромные зеленовато-серые глаза, прямые губы чуть широковатого рта, вздернутый нос.
– Добрый вечер, пан воевода, – спокойные глаза взглянули в лицо. – Я – Ядвига, дочь Збигнева Скальского. Пан воевода, верно, не помнит меня…
– Отчего же, – пан Властислав коснулся губами ее холодной руки. – Только я помню панну маленькой девочкой. Панна и тогда уже была прекрасна.
Ядвига улыбнулась углами губ, но глаза ее оставались безразлично-спокойны.
– Отец хочет видеть пана воеводу. Идемте. О людях пана позаботятся.
Она взяла у одного из слуг светильник – его свет скользнул по золотой запоне, скреплявшей на груди Ядвиги огромный плат, и двинулась к дверям высокого дома.
Властислав успокаивающе провел ладонью по шее Огника, шепнул ему «Будь смирный!» – и поспешил вдогонку за Скальской. Здешним слугам он доверял.
Панну Ядвигу он нагнал уже у самых дверей. За ними была лестница, поднимавшаяся в верхнее жилье. Ядвига шла чуть впереди, придерживая свободной рукой подол длинного платья.
– Что с ним? – выдохнул пан Властислав. Ядвига не стала переспрашивать – с кем?
– Он тяжело ранен. Ему отсекли руку и потоптали конями.
Широкие плечи пана Властислава передернуло под косматой гуней. Таким голосом она могла сказать: «Он уехал на охоту, вернется к ужину».
Не дело молодым девушкам таким голосом говорить о битвах и увечьях, тем паче, что это увечья отца. И еще…
– А старший брат панны, Прибывой…
– Он убит, – с тем же неживым спокойствием уронила Ядвига.
Пан Властислав снова замолк, а потом глухо спросил – и в голосе была смерть:
– Кто?
Голос застрял в пересохшей глотке, как непослушный клинок в тесных ножнах.
И Ядвига Скальская ответила:
– Люди круля.
– Что?! – одним шагом пан Властислав обогнал Ядвигу и заступил ей путь, только гуня взлетела беркучьим крылом.
– Панна Ядвига! Если бы кто другой…
– Пан воевода не верит мне? – тихо спросила она, глядя в яростные глаза воеводы.
И воевода отвел взгляд, отступил, освобождая дорогу. Глухо произнес, комкая ворот свиты:
– Расскажите…
– Хорошо, – тем же голосом проговорила Ядвига. – Отец тоже просил рассказать вам все, как было…
Все случилось в Святую ночь, ночь на Купалу. Кметы из окрестных сел собрались на праздник в урочище Немежа. Люд столпился у загодя возведенного кметами кресива, похожего на деревянные ворота с втиснутым меж порогом и притолокой третьим, обточенным сверху и снизу, опоясанным веревкой столбом. В том кресиве, по обычаю, вытирали огонь скальский хозяин со своим старшим сыном. Все были здесь – мужчины, женщины, дети. Даже дряхлые старцы выбрались из халуп – погреть кости у святого костра, вспомнить молодость. Все были в новом, чистом, нарядном, на русых волосах зеленели венки. Прямо на траве разостлали белые скатерти, а на них расставили деревянную да глиняную посуду с питьем и снедью.