– И как?
– Не знаю. Но найду.
– Ut desint vires, tamen est laudanda voluntas [118] , – вздохнул Густав с невеселой усмешкой. – Prosperet Deus [119] …
– Не жги нас взглядом, абориген, – добавил Ланц примирительно. – Пойми, пусть даже мы оставим это как версию, нам все равно не за что зацепиться. Мы даже не знаем, поможет ли нам чем-то знание о том, что это за «Трактат» такой.
– «Симон Грек»… – неспешно произнес Райзе и криво ухмыльнулся. – Это настораживает. Полгода не сходиться с девками, шушукаться с молоденьким переписчиком, а после окочуриться с прибором наперевес; «Грек»… «Трактат о любви»… Чувствуете связь?
– Господи, Густав, – покривился Ланц со вздохом, – у тебя в мыслях хоть изредка бывает что-то кроме еды и совокуплений?
– Я не повинен в том, что греки по части мальчиков…
– В академии, – прервал его Курт задумчиво, – я однажды увидел в библиотечном каталоге название, которое меня… заинтересовало. Название звучало так: «О способах возлежания». Я долго думал, как бы мне добраться до этого творения, тем более что дата стояла умопомрачительная, это была какая-то жуткая древность, и фантазия у меня разыгралась не на шутку…
– Ага, – сощурился Райзе, – а меня еще обвиняют в непотребстве.
– Мне было четырнадцать, старый распутник. Так вот, однажды я таки набрался смелости, и библиотекарь выдал мне это… писание; что меня тогда смутило – выдал по первой же просьбе, глумливо при этом ухмыляясь.
– Ну-ну-ну? – подстегнул его Райзе нетерпеливо. – Не томи.
– Это оказался труд некоего римского автора времен едва ли не Христовых – о правилах поведения у трапезы, – слабо улыбнулся Курт, и сослуживец посмотрел на Ланца обреченным взглядом.
– Понял, Дитрих? В нашей жизни везде если не совокупление, то еда; еще с библейских эпох…
– Я хочу сказать, что наш «Трактат о любви» может оказаться чем угодно – от руководства по взращиванию породистых лошадей (с любовью к делу) до непристойных побасенок на тему Священного Писания. С картинками, прости Господи.
Ответ на запрос в академию святого Макария нес в себе почти тот же смысл, лишь составленный в иных выражениях – в библиотеке ничего подобного нет и никогда не было, и никто из руководства академии не мог сказать ничего внятного. Единственное, что можно было допустить с некоторой долей убежденности, это то, что «Симон Грек» есть иное именование Симона Мага, упоминаемого в Новом Завете и, по слухам, оставившего после себя множество трудов, столь же занимательных, сколь и опасных.
Более ничего нового узнано не было и не было найдено. Ланц и Райзе, получив дело Курта в свое усмотрение, взялись за него привычно и традиционно. Неделю в библиотеке университета шел обыск, повергая в сердечные приступы старого книгохранителя всякий раз, когда один из следователей, стоящий на лестнице у верхней полки, найдя что-то привлекающее внимание, бросал книгу вниз с сопроводительным комментарием «Лови!». Ловил Ланц, впрочем, довольно часто. Скрипторий и комнату Рицлера перерыли снова, разворотив все, что было возможно, не найдя, однако, ничего нового. Каждый из соседей и соучеников по факультету Филиппа Шлага был допрошен снова – подолгу, придирчиво и подробно, что, однако, также не дало ничего существенного.
Курт пребывал в состоянии человека, занесшего одну ногу для шага и увидевшего, что впереди пустота; Керн при встречах смотрел в его сторону молча, не отвечая на приветствия, встреченные на улицах студенты косились, здороваясь сквозь зубы и преувеличенно вежливо, горожане шептались, при этом не всегда скрываясь, и со дня на день ожидался curator Конгрегации. К Маргарет в день разговора с Ланцем Курт действительно предпочел не ходить, проведя вечер в доме сослуживца под ненавязчивой, но внимательной заботой его жены; всякий раз, глядя на то, как Марта хлопочет над ним, Курт порывался спросить, почему после двадцати шести лет супружеской жизни Ланц не обзавелся детьми, но что-то его всегда останавливало…
У Маргарет он не появлялся еще два дня, вспоминая свой с ней последний разговор и предчувствуя обвинения – явные или неозвученные, однако на третий день не выдержал и все-таки явился в дом за каменной оградой, и, к удивлению Курта, единственное, в чем его укорили – это в двухдневном отсутствии. Он приходил почти каждый день, теперь не прячась – о его отношениях с племянницей герцога знал уже весь город, и соблюдать тайну было просто бессмысленно. Маргарет, кажется, находила и вовсе азартное удовольствие в происходящем, смущая его довольно смелыми выходками, как, например, свое открытое явление в его жилище – верхом, в одиночестве, без телохранителей и горничной, среди бела дня в воскресенье, хотя даже ее нахальства не хватило на то, чтобы пробыть внутри более десяти минут. Этого, впрочем, хватило им обоим…
И наконец, ясным майским утром, издевательски солнечным и полным птичьего гомона, в Кёльн явился curator Конгрегации. Повторить все рассказанное чуть более недели назад Керну Курт был вынужден снова – с подробностями, объяснениями, деталями; пара блеклых, водянисто-серых глаз смотрела на него неподвижно, отслеживая каждое движение, словно два наконечника вложенных в арбалет наемного снайпера болтов. Когда от вопросов о переписчике прибывший перешел к вопросам о его прошлой жизни и первом расследовании, Курт понял, что ничего хорошего ожидать не стоит.
Бруно допросили тоже – как единственного, слышавшего его разговор с покойным. Подопечный, который, к немалому удивлению Курта, не стал после произошедшего более враждебным, отвечал четко, невозмутимо и почти дерзко – видимо, его неприязнь к Конгрегации, переходящая временами в наглую агрессию, с лихвой заменяла выдержку.
Керн сидел в стороне, не глядя на говоривших и не произнося ни звука во все время этой тягостной беседы. Его опросили последним; Курт, пользуясь тем, что в коридоре нет посторонних, под пристальными взглядами подопечного и старших сослуживцев прильнул ухом к двери, стараясь расслышать звучащие внутри слова. Поначалу он прислушивался, едва разбирая, а спустя минуту уже безо всякого напряжения мог слышать перебранку на все более повышенных тонах.
– Вы доверяете лишь слову этих двоих, – как и ожидалось, не преминул заметить curator, – а между тем один из них подозревался в покушении на следователя Конгрегации…
– И обвинение было снято, – зло откликнулся голос начальника.
– …а другой – бывший преступник, приговоренный к повешению за убийства.
– Окститесь, это было больше десяти лет назад – он был мальчишкой!
– Это дела не меняет! И даже если попытаться забыть грешки его детства, то можно припомнить события годичной давности!
– Вы снова за свое?
– Он профукал всех свидетелей! И это, опять же, лишь с его слов можно говорить о том, что их смерть не на его совести в более буквальном смысле!