И хотя чьи бы то ни было слезы никогда не вызывали у Милы желание рассмеяться, сейчас она еле сдерживалась. Плач Алюмины был похож на заливистый ослиный ор и визг сорвавшегося с цепи бешеного поросенка.
В этот момент позади Милы что-то с треском грохнулось. Она резко обернулась, а Ромка бросился на помощь упавшему вместе со стулом Яшке. Зная Яшку, Мила подумала, что этот стул обязательно должен был упасть. Белка всплеснула руками.
— Яшка! Почему ты упал!? Ну кто тебя просил!? — беспокойно зашептала она, пока Ромка пытался поднять Яшку на ноги.
Лицо у Яшки было сморщенное, как залежавшийся в кухонном шкафу сухофрукт. Похоже, он больно ударился. У Милы промелькнула мысль, что ему все-таки не стоило сегодня приходить на концерт.
Она отвернулась от Яшки и, поворачиваясь, услышала, как в одно мгновение оборвалась музыка, и безудержные рыдания Алюмины наполнили театр. Мила опустила глаза, и пульс у нее застучал где-то в пятках: подняв голову вверх, на нее пристально смотрела Амальгама Мендель. Прищуренные, похожие на прицел темные глаза очень напоминали глаза Лютова.
Мила глянула вокруг себя, как бы ища поддержки, но друзья суетились у нее за спиной, и профессор Мендель их не видела. Она видела только Милу и, конечно же, решила, что это она устроила Алюмине истерику. Мила хотела сказать, что не делала этого, но не смогла даже покачать головой. В сощуренном взгляде профессора Мендель очень отчетливо читалось, что эту небольшую шутку она обязательно запомнит.
Тихо скрипнуло, и лицо профессора Мендель поплыло куда-то вбок. Сначала Мила подумала, что от ужаса ей это только кажется, а потом поняла, что третий ярус принялся делать свой очередной оборот, и это она, а не те, кто внизу, уезжала в сторону. Профессор Мендель, словно гипнотизируя, следила за ней взглядом, медленно поворачивая голову. Мила тоже почему-то не могла отвести глаз, к тому же у нее было такое ощущение, что ей на шею надели металлическую удавку.
Утро понедельника было пасмурное и холодное, но дождя не было. Меченосцы завтракали. Мила наблюдала, как Яшка заливает небольшую горку кукурузных хлопьев молоком до самого края тарелки. Он с явным удовольствием собирался приступить к еде. Мила посмотрела на свою порцию — аппетитная на вид жареная картошка совсем не грела сердце. Ей уже третий день кусок не лез в горло при одном только воспоминании о прощальном взгляде Амальгамы Мендель.
Мила посмотрела по сторонам. Алюмины за столом не было. После памятного концерта по просьбе своей мамочки она была освобождена от уроков на несколько дней и отлеживалась в кровати.
Белки тоже не было. Она сказала, что хочет подготовиться к урокам, но Мила была уверена, что Белка не может оторваться от своего клипоскопа. Это была небольшая закрытая двустворчатая ракушка со стеклянным глазком на выпуклой стороне. Заглянув в этот глазок можно было посмотреть фрагмент концерта Лирохвоста. Это напоминало видеомагнитофон, только миниатюрный, и его не нужно было никуда включать. Белка купила его на выходе из театра. Правда, поначалу у нее не хватало денег, но когда Ромка узнал, что в клипоскоп попал приличный кусок рыданий Алюмины, он с радостью добавил Белке денег. В результате Белка два дня проходила, зажмурив один глаз и трепетно прижав к другому клипоскоп. А так как единственное место, где можно было уединиться, был читальный зал, то там она и пропадала во время завтрака.
Ромка же уплетал за обе щеки покрытый золотистой корочкой куриный окорок. В отличие от Милы этого любителя жареной курятины не беспокоило ничто постороннее — вроде угрызений совести, например.
Глубоко вздохнув, Мила наколола на вилку картошку и уже собиралась отправить ее насильно в рот, как в столовую с дикими криками вбежала Белка.
— Скорее, скорее! — голосила она. — Посмотрите! Ящер Корешка полетел!
Все, кто находился в столовой, мгновенно оставили свой завтрак и рванули в читальный зал, сбивая с ног Белку, застрявшую в дверях. Мила без всякого сожаления тоже бросила свою картошку и побежала за остальными. Ей стоило большого труда пробиться в читальном зале поближе к окну. Но когда ей это все-таки удалось, она увидела такую картину: над городом, под угрожающе нависшими свинцовыми облаками, парила большая тропическая игуана, красиво расправив уже довольно большие перепончатые крылья. Почему-то она не махала крыльями, а летела ровно, как выпущенный из окна бумажный самолетик.
— Видали! — воскликнул над ухом Милы впечатлительный Мишка Мокронос. — Эта штука летит! У Корешка все-таки получилось.
Летающая ящерица с расправленными крыльями пролетела над Думгротом. Все следили за ее полетом с открытыми от удивления ртами и не могли оторвать взглядов. Но вдруг игуана начала терять высоту. Ребята видели, как она в панике стала дергать крыльями, беспомощно барахтаясь в воздухе. Но все ее попытки ни к чему не привели, и незадачливая ящерица камнем рванула вниз, прямо в гущу Думгротского парка.
В читальном зале Львиного зева какое-то время стояла полная тишина, нарушаемая только испуганным иканием Белки. Потом раздался неприятный тягучий голос.
— Рожденный ползать, — философски изрек Шипун, — летать не может.
Голос зловредного гекатонхейра привел меченосцев в чувство. С опаской косясь в его сторону, ребята стали покидать читальный зал. Никому не хотелось, чтобы Шипун разговорился. Хуже этого с утра в понедельник ничего нельзя было придумать.
Ошарашенные увиденным они по очереди возвращались в столовую.
— Профессор Корешок не имеет права! — возмущалась Белка. — Так издеваться над животным! Почему никто ему не запретит?
— Да, — согласился Яшка, отходя немного в сторону, чтобы пропустить торопливых Костю и Илария вперед, — жалко ящерку. Вот так не повезло!
Мила почувствовала, как кто-то дергает ее за руку. Она подняла голову и увидела, что Ромка давится от смеха и показывает на что-то пальцем. Она поглядела в ту сторону и сама чуть не засмеялась: в Яшкиной тарелке, окунув брюхо в молоко и свесив лапы с края тарелки, сидела Пипа Суринамская и с блаженным видом поквакивала.
— Рожденный ползать не может летать, — сквозь смех повторил слова Шипуна Ромка и добавил: — А рожденному на болотах сгодится и молоко с кукурузными хлопьями. Яшка, кажется, в твоей тарелке она чувствует себя как дома.
Яшка с неприкрытым страданием посмотрел на разлившееся вокруг тарелки молоко и горестно вздохнул. Но, несмотря на его несчастный вид, Ромка с Милой хохотали, держась за животы. И только Белка разрывалась между жалостью к Яшке и одновременно к Пипе Суринамской и взволнованно бормотала:
— Бедный Яшка, бедная Пипа…
Уже после первого урока вся школа знала о судьбе ящера профессора Корешка.
— Нашли его в парке, — рассказывал Иларий на перерыве, — головой в землю. Точно страус. Как ни странно, но он оказался живой, только крылья переломаны. Велемир сказал, что крылья придется убрать и отправить ящера в тропики, где ему и положено быть.