– Долгая история.
– Расскажи!
– Валя, не вынимай душу.
– Я жена! Я должна знать!
– В компании был ключевой акционер, ты это знаешь.
– Шеф твоей бывшей?
– Да. Он решил, что должен сам руководить. Вот и все.
– А тебя, – ее глаза стали круглыми, – коленом под зад, как щенка?!
– Следи за словами!
– С какой радости?! – Ее глаза горели злым огнем. – Ты должен кормить семью! У тебя жена, сын!
– Не беспокойся, – Вадим усмехнулся двойным стандартам, – у меня пока есть деньги.
– Они закончатся!
– Обязательно. Но к тому времени я уже зарегистрирую фонд. Начну работу. Прежних доходов, конечно, не будет, но на жизнь как-нибудь хватит. С голоду не умрем.
– Что за фонд? – Губы ее побелели.
– Некоммерческий фонд помощи детям, которые пострадали в авариях. Этих ребят должен кто-то защищать! Ты же видела в больнице – Алешка, Максимка, Степка…
– При чем здесь ты?!
– А кто? – он не понял вопроса. – Я уже подал документы на регистрацию. Заказал сайт. С Борисом Кузьмичом мы обсудили. Формируем попечительский совет.
Валя отскочила от него как ошпаренная.
– Ты больной? Голова соображает? – Ее крик стал переходить в истерический визг.
– Не ори, напугаешь Андрюшу.
– А мне наплевать! – она продолжала визжать, топать ногами. – Ты меня обманул!
– В чем?
– Во всем! – ее глаза сузились. – Убирайся!!!
– Валя, ты пожалеешь, – Вадим произнес эти слова спокойно, в полной уверенности: он сам, как только выйдет за дверь, моментально забудет о ней, как о тяжелом сне. Только перед Андрюшкой будет чувствовать себя виноватым. Но что с этим можно сделать?
– И не подумаю!
– Хорошо.
Он встал и пошел в спальню. Раскрыл спортивную сумку, стал собирать вещи. Сначала Валя наблюдала за этим действом с ухмылкой, не веря, что он на самом деле может уйти из собственного дома. Но когда он начал надевать ботинки, она по-настоящему испугалась.
– Вадечка, любименький, – она схватила с вешалки его пальто и прижала к себе, – не отпущу! Сказала глупость! Ну, с кем не бывает? Ты меня обидел, я мучилась. Мне было больно.
– Отдай пальто, – он смотрел на нее в упор.
– Нет!
– Как скажешь, – Вадим пожал плечами и достал из шкафа осеннюю куртку. – Прощай!
Он открыл дверь, вышел за порог и только тогда увидел, что Андрюшка с трясущимися плечиками, перехваченными кольцами Дельбе, плачет, прислонившись спиной к стене.
– Дружище, – Вадим подошел, присел перед ребенком на корточки, – ты же бравый солдат.
– Дя. – Малыш, узнав слова Бориса Кузьмича, гордо кивнул.
– Значит, надо бороться! Выздоравливай. Я позвоню бабушке, она придет.
Вадим протянул Андрюше руку и, осторожно сжав его ладошку, поднялся. Валя все еще стояла растерянная, крепко прижимая к себе его пальто. Он улыбнулся ей и, удобнее перехватив сумку, вышел в подъезд.
Метель разгулялась не на шутку, было почти ничего не видно. Вадим понятия не имел, куда идти или ехать. Бросил сумку на заднее сиденье и забрался в машину. Вернуться к Алле нельзя: это значит снова вызвать в ней жалость. Кому он нужен теперь, без компании, без будущего? С одной только сумасбродной идеей, из которой еще неизвестно, что выйдет.
Лучше поехать к матери. Он вспомнил, что не виделся с ней с тех пор, как Маккей выгнал его из компании, как шелудивого пса. Галина Ивановна звонила каждый день, спрашивала, как дела, но приехать так и не собралась: по-прежнему не желала видеть Валю. А он, увлеченный новым делом, тоже никак не мог выкроить пару часов, чтобы добраться до матери. Вадим завел двигатель и тронулся с места.
С детства знакомый двор заставил сердце болезненно сжаться. Зимой и летом здесь было еще терпимо – зеленые или белые краски растворяли воспоминания. Но осенью, во время дождей, асфальт заливала тяжелая, как свинец, вода, и Вадим старался не появляться у матери с сентября по ноябрь. При одном только виде бескрайних луж ему становилось физически плохо. Он начинал задыхаться, во всем теле возникала проклятая дрожь. Сколько раз он просил маму поменять квартиру – готов был доплатить сколько нужно, лишь бы прекратились эти мучения! Но она не соглашалась: для нее этот дом хранил память об отце.
Вадим припарковался и вошел в старый подъезд. Поднялся на третий этаж, нажал на кнопку звонка. Обшитая дерматином дверь, отполированная до блеска ручка, и даже заливистая трель, прозвучавшая в глубине квартиры, остались прежними.
– Кто там?
Вадим удивленно взглянул на номер квартиры – все правильно. Просто не узнал голос матери: он был таким молодым и задорным, что должен был принадлежать юной барышне. Дверь распахнулась, и вместе с ароматами пирогов в подъезд выглянуло румяное и улыбчивое лицо Галины Ивановны.
– Вадим?! Надо же! Проходи-проходи, не стой на пороге.
Он вошел и тут же, нос к носу, столкнулся с Дмитрием Васильевичем, своим директором по безопасности.
– Здравия желаю, Вадим Львович. – Подполковник КГБ в отставке почему-то был в домашних тренировочных штанах и шлепанцах на босу ногу.
При виде бывшего начальника он смущенно заулыбался, чего раньше за ним никогда не водилось: на работе Дмитрий Васильевич был серьезнее, чем скала.
– Добрый вечер.
Они растерянно замолчали.
– Я тут со всей этой суетой, – мужчина кашлянул в кулак, – не поинтересовался, что там гражданка Вострикова? Мне показалось, она после нашей воспитательной беседы должна была забрать заявление.
– Спасибо, Дмитрий Васильевич, – Вадим ошалело переводил глаза с сияющей матери на взволнованного подполковника, – так и есть. В тот же день забрала.
– Хорошо, – мужчина снова кашлянул. – Вы, это, проходите, пожалуйста. У Галины Ивановны как раз пироги поспели.
– Нет-нет, – Вадим начал отступать, – не буду вам мешать. Еще раз спасибо! Мам, я тебе завтра позвоню. Расскажешь мне новости.
– Если вы про компанию: дело табак, за неделю, что вас нет, почти все уволились, – Дмитрий Васильевич решительно расставлял точки над «i», – а если про нас с Галиной Ивановной, то не подумайте. Мы в марте поженимся.
– Поздравляю…
– Надеюсь, поддержите?
Вадим, ошарашенный, закивал. Мама наконец не выдержала – рассмеялась. Быстро обняла сына за шею и крепко поцеловала в щеку.
– Я тебе завтра сама позвоню, – кокетливо прошептала она ему на ухо и уже громче добавила: – Может, все-таки останешься на пироги?
– Нет, – Вадим, споткнувшись о порог, наконец выпятился за дверь, – до завтра! Доброй ночи!