Или Роса его разыгрывает? Он мог поклясться, что она-то гораздо менее нервная, чем он. Четыре ребенка. Уборщица. Английский на нуле. Вечная нехватка денег. Вот сейчас на коленях, крестится — все это, чтобы доказать что? К чему теребить Иисуса, у которого своих проблем по горло? Когда у тебя остеоартрит обеих рук, ты начинаешь понимать, как это — гвозди в ладони. Он просто покатился со смеху (впервые после смерти Дренки), когда Гас рассказал ему, заливая бак, как его сестра и зять поехали в Японию на Рождество и отправились за покупками в самый большой супермаркет в каком-то крупном городе, и первое, что они там увидели над входом, — огромный Санта-Клаус, висящий на кресте. «Япошки же не понимают, — сказал Гас. С чего бы им понимать? И кто вообще это может понять?» Но в Мадамаска-Фолс он держал свое мнение при себе. Как-то у него возникли большие трудности при попытке объяснить коллеге Розеанны, учительнице, что ее специальность, литература коренного населения Америки, не вызывает у него интереса, потому что коренное население Америки — это трейф, не кошерный, так сказать, продукт. Ей пришлось обратиться за консультацией к своему знакомому еврею, и, выяснив у него, что это значит, она предпочла больше не возвращаться к этому разговору. Он всех их ненавидел, кроме Гаса.
Он посмотрел на коленопреклоненную Росу. Вот когда в нем просыпался еврей: католичка — на полу. Всегда просыпался. Кончил? Убирайся! Тебя могут одурачить шлюхи. И уборщицы. Кто угодно может тебя одурачить. Твоя мать может тебя одурачить. О, Шаббату так хотелось жить! Он же, в сущности, процветает! Зачем умирать? Для того ли его отец вставал на рассвете и развозил масло и яйца, чтобы оба мальчика умерли до своего срока? Разве для того его обнищавшие дед с бабкой добирались из Европы в Америку третьим классом, разве для того избегли бедствий, постигших евреев, чтобы их внук поступился хоть одной забавной секундой американской жизни? Зачем умирать, когда женщины прячут вот такие конверты под бельем из магазина «Бергдорф»? Ради одного этого разве не стоит жить до ста лет?
Он все еще держал в руках десять тысяч долларов. Почему Мишель Коэн прячет эти деньги? Чьи они? Как она их заработала? На деньги, которые он заплатил Дренке за их первую встречу с Кристой, она купила инструменты для Мэтью; на те сотни, которые сунул в ее сумочку Льюис, она приобрела всякие цацки для дома — тарелки с орнаментом, резные кольца для салфеток, старинные серебряные канделябры. Баррету, электрику, она сама давала деньги, любила засунуть двадцатку ему в карман джинсов во время прощального объятия, пока он пощипывал ее соски. Шаббат надеялся, что Баррет сохранил эти деньги. Некоторое время сможет не «справлять нужду».
Первой женой Нормана была Бетти, любовь со средней школы. Шаббат ее не помнил. Как выглядит Мишель, он увидел только сейчас, проверив содержимое второго конверта. Он снова велел Росе достать его из ящика, и она поспешно подчинилась, как только его рука потянулась к карману, в котором не было никакой пушки.
Он искал фотографии не в той комнате. Кто-то фотографировал Мишель так же, как он фотографировал Дренку.
Норман? После тридцати лет супружества и нажив троих детей? Вряд ли. Кроме того, если это делал Норман, то зачем прятать фотографии? От Деборы? Лучше бы дали ей рассмотреть их хорошенько.
Мишель была очень стройная женщина — узкие плечи, тонкие руки, прямые, будто палки, ноги. Довольно длинные ноги, как у Никки, как у Розеанны, именно по таким ногам он до Дренки любил взбираться наверх. Груди были неожиданно тяжелые и большие для такой худой женщины, соски на снимке полароидом вышли цвета индиго. А может быть, она их красила. А может, фотограф красил. Черные волосы туго стянуты на затылке. Танцовщица фламенко. Она-то читала про Аву Гарднер! Она напоминала белых кубинок, о которых Шаббат обычно говорил Рону: «Те же еврейки — из одного теста слеплены». Может, все дело в форме ее носа? Трудно сказать. Нос был не в фокусе, не он интересовал фотографа. Фото, которое понравилось Шаббату больше всего, было, можно сказать, анатомически подробно. На Мишель не было ничего, кроме лайковых сапог до верхней части бедра, с широкими отворотами. Разврат и элегантность — хлеб насущный, да еще и с маслом. Остальные снимки были в более-менее традиционном ключе, ничего такого, чего человечество не знало бы с тех пор, как Везувий законсервировал Помпеи.
Она сидела на краешке стула на одной из фотографий, лежала на ковре на другой, занималась любовью на подоконнике на третьей… он просто чуял обеззараживающий запах лизола. Но как он хорошо знал по их с Дренкой встречам в «Ку-ку», грязный мотель — это очень возбуждает. Это как взять, например, у любовника деньги, как будто он клиент.
Он помог Росе подняться с пола и отдал ей конверт с фотографиями, чтобы она положила его обратно в ящик. Деньги он аккуратно пересчитал — десять пачек — чтобы продемонстрировать ей, что не спрятал ни одной в рукав. Потом взял с кровати кучу ночных сорочек, подержал их в руках с минуту и, к своему удивлению, не найдя в этом ощущении достаточного основания для продолжения жизни, знаками показал Росе, что следует сложить их, сунуть в ящик поверх конвертов и ящик задвинуть.
Ну вот. Вот и все. «Terminado» [38] , — как коротко говорили шлюхи, выталкивая тебя прочь через какую-то долю секунды после того, как ты кончал.
Теперь он оглядел комнату целиком. Все так невинно. Тот самый лоск, которым он всегда пренебрегал. Да, неудачник во всем. Несколько сказочных лет, а все остальное — один сплошной проигрыш. Он был готов удавиться. На корабле своими ловкими руками он вязал узлы как настоящий ас. В этой комнате или в комнате Деборы? Он высматривал, на чем бы ему удавиться.
Толстый серовато-голубой шерстяной ковер. Приглушенные, в бледную клетку, обои. Потолок в шестнадцать футов высотой. Раскрашенный гипс. Симпатичный сосновый письменный стол. Строгий старинный гардероб. Мягкое кресло с клетчатой, более темной, чем обои, обивкой — тоном темнее, чем серая обивка изголовья огромной кровати. Оттоманка. Вышитые подушки. Свежесрезанные цветы в хрустальных вазах. На стене огромное зеркало в крашеной под мрамор сосновой раме. Вентилятор на потолке, с пятью лопастями, на длинном стержне, над изножьем кровати. Вот оно. Встань на кровать и привяжи веревку к моторчику… Сначала увидят его отражение в зеркале, а фоном для его качающегося трупа станет 71-я улица на Манхэттене. Прямо картина Эль Греко. Фигура истязаемого на заднем плане, и в верхнем правом углу душа отлетает к Христу. Роса меня и приберет.
Он поднес руки к глазам. Уродливые узлы, безымянными пальцами и мизинцами он вообще едва мог шевелить, тем более сегодня утром, а большие пальцы давным-давно стали как лопаты. Можно себе представить, какое впечатление производит все это на простодушную Росу. У него руки человека, над которым тяготеет какое-то проклятье. Возможно, она права — никто по-настоящему не знает, откуда берется артрит.
— Dolorido? [39] — сочувственно спросила она, внимательно разглядывая каждый деформированный палец.