— Убирайтесь. Уходите отсюда.
— Я не могу найти свою жену.
— Уходите! — скомандовала она. — Идите, общайтесь с богами.
Шаббат дождался в коридоре, пока Мэдлин измерили давление, и она тоже вышла.
— Вы не могли бы проводить меня до Родерик-Хауса? — спросил он.
— Извините, мне нельзя выходить на улицу.
— Вы бы только сориентировали меня на местности…
Они спустились по лестнице на первый этаж, потом вышли на крыльцо. На верхней ступеньке она остановилась и указала рукой на огни Родерик-Хауса.
— Чудесная сентябрьская ночь, — сказал Шаббат. — Проводите меня.
— Не могу. Я в группе риска. Для психиатрической больницы здесь и так очень свободно. Но после наступления темноты мне не разрешают выходить на улицу. Я всего неделю как из БЭПа.
— Что это за БЭП?
— Блок экстренной помощи.
— Это тот домик на холме?
— Ага. Загородная гостиница, откуда нельзя съехать.
— И вы там были самая экстренная?
— Честно говоря, не знаю. Не успела обратить внимание. Дело в том, что они там не разрешают кофеина, только за завтраком, так что все утро я только и думала, как бы стащить чаю. Жалостная история, правда? Я была слишком занята чайной контрабандой, чтобы заводить там друзей.
— Пошли. Мы добудем для вас чайный пакетик «Липтон» — пососать.
— Не могу. У меня еще вечером занятия. По-моему, мне надо сходить на «Профилактику рецидива».
— А вы не слишком торопитесь?
— Вообще-то нет. Я уже подумываю… о рецидиве.
— Пошли со мной.
— Мне правда лучше пойти поработать над профилактикой.
— Пошли.
Она быстро спустилась по ступенькам и пошла с ним по темной дороге к Родерик-Хаусу. Ему пришлось поспешить, чтобы не отставать от нее.
— Сколько вам лет?
— Двадцать девять.
— Выглядите на десять.
— А ведь я старалась сегодня вечером не выглядеть слишком юной. Не вышло? Все время прокалываюсь. У меня всегда спрашивают удостоверение личности. А когда приходится ждать в приемной у врача, мне вечно подсовывают почитать журнал для тинейджеров. Но как бы я ни выглядела, а поступаю так, как будто я гораздо младше.
— И контраст, боюсь, будет усиливаться.
— Запросто. Суровая реальность.
— Почему вы пытались покончить самоубийством?
— Не знаю. Это единственное, что не казалось мне скучным. Единственное, о чем стоило думать. Кроме того, к середине дня мне начинает казаться, что он затянулся, что уже хватит, и есть только два способа заставить день поскорее пройти: либо выпивка, либо постель.
— И помогает?
— Нет.
— И тогда вы попробовали самоубийство. Этот запретный плод.
— Я попробовала его, потому что в полной мере осознала, что смертна, гораздо раньше, чем пришел мой час. Потому что я поняла, что главный вопрос — именно этот. Возня с замужеством, детьми, карьерой и прочим, — я уже поняла тщету и ничтожность всего этого, мне не нужно этого проходить, — я и так поняла. Так почему нельзя просто быстро перемотать пленку?
— А у вас интеллект, верно? Мне нравится мозаика, которую вы складываете.
— Я мудрая и зрелая не по годам.
— Зрелая не по годам и незрелая не по годам.
— Вот так парадокс. Ну вообще-то, молодой можно быть только раз, а незрелой — всегда.
— Слишком умный ребенок, который не хочет жить. Вы правда актриса?
— Конечно, нет. Юмор Дональда: жизнь Мэдлин — мыльная опера. Кажется, он надеялся на какие-то романтические отношения. Он пытался меня очаровывать, и это было даже по-своему трогательно. Говорил мне много приятного и лестного. Умная. Привлекательная. Еще он сказал мне, что я должна выпрямиться. Следить за осанкой. «Стань повыше, солнышко».
— И что будет, если вы выпрямитесь?
Она что-то тихо пробормотала в ответ — он даже не услышал.
— Погромче, дорогая.
— Извините. Я сказала, что ничего не будет.
— Почему вы говорите об этом так спокойно?
— Почему? Хороший вопрос.
— Вы не хотите выпрямляться и говорите недостаточно громко.
— О, вы как мой отец. Твой тонкий писклявый голос…
— Это вам отец так говорит?
— Всю жизнь, сколько себя помню.
— Еще одна… с отцом.
— Действительно.
— Какой у вас рост, когда вы стоите прямо?
— Чуть меньше пяти футов десяти дюймов. Нелегко «стать повыше», когда ты не то что на нуле, а в минусе.
— Да еще, если в старших классах у тебя рост пять футов десять дюймов, умственные способности выше средних, а грудь плоская как доска.
— Черт возьми! Меня понимает мужчина.
— Да не вас я понимаю. Я понимаю в сиськах. Изучаю их с тех пор, как мне исполнилось тринадцать. Не думаю, что есть еще органы или части тела, для которых допустимо такое разнообразие размеров, как для женских сисек.
— Да знаю я, — засмеялась Мэдлин, не скрывая, что разговор ей интересен. — А почему это? Почему Бог допускает здесь такое огромное разнообразие размеров? Разве это не удивительно? Ведь бывают женщины, у которых груди в десять раз больше моих. Или даже больше, чем в десять раз. Верно?
— Верно.
— Вот бывают у людей большие носы, — сказала она. — У меня нос маленький. Но найдется ли человек, у которого нос в десять раз больше моего? В четыре, в пять — максимум! Непонятно, почему Бог сыграл с женщинами такую шутку.
— Такое разнообразие, — предположил Шаббат, — возможно, есть попытка удовлетворить разнообразнейшие виды вожделения. Хотя, — продолжал он, поразмыслив, — груди, как вы их называете, изначально предназначены вовсе не для соблазнения мужчин, а для вскармливания детей.
— Вряд ли от размера груди зависит, сколько в ней молока, — возразила Мэдлин. — Нет, так мы не найдем ответа на вопрос о причинах многообразия.
— Возможно, Господь Бог и сам еще не определился. Такое тоже бывает.
— А как было бы интересно, — воскликнула Мэдлин, — если бы разным могло быть и количество грудей! По-моему, так даже забавнее. У некоторых женщин по две, у других — по шесть…
— Сколько раз вы пытались покончить с собой?
— Всего лишь два раза. А ваша жена?
— Всего один раз. Пока.
— А почему она это сделала?
— Ей приходилось спать со своим отцом. Когда была маленькая. Папина дочка.