Не зная, чем еще заняться, я поначалу остался на противоположной стороне улицы, с другими детьми, чтобы из-за припаркованных машин поглазеть на то, как будут разворачиваться события. Никто из моих сверстников не знал про Вишневых больше моего, но постепенно, прислушиваясь к их шепоту, я уяснил, что мистер Вишнев умер, уяснил обстоятельства, при которых его нашли, уяснил, что Селдон с матерью находятся в доме вместе с врачами и полицией. И вместе с трупом. Детям больше всего хотелось посмотреть на труп. Я решил оставаться с ними (а ведь мог бы и вернуться домой черным ходом), пока тело не вынесут из дому. Сидеть дома, дожидаясь возвращения отца, матери или Сэнди, мне не хотелось. Что же касается Элвина, я вообще больше не хотел его видеть, да и отвечать на расспросы по его поводу тоже не хотел.
Однако женщиной, которая вышла из нашего дома вместе с санитарами, оказалась не миссис Вишнев, а моя мать. Я не мог понять, с какой стати она вернулась с работы так рано. И тут до меня дошло: из дома выносят не мистера Вишнева, а моего отца! Да, конечно же, это мой отец покончил с собой. Не выдержал Линдберга, не выдержал мысли о том, что Линдберг позволяет нацистам вытворять с российскими евреями и во что он превратил нашу семью прямо здесь, в Нью-Джерси, — вот он и повесился в стенном шкафу в прихожей — в нашей прихожей.
Воспоминания об усопшем отце? У меня почему-то осталось одно-единственное, и оно сразу же показалось мне недостаточно значительным, чтобы достойно увековечить его память. Последним, что запомнил о своем отце Элвин, было то, что тот прищемил ему палец автомобильной дверцей. А я — о своем — то, как он здоровается с безногим нищим у дверей собственного офиса: «Как дела, Крошка Роберт?» — а тот отвечает ему на это: «Как дела, Герман?»
Протиснувшись между впритык припаркованными машинами, я перебежал через улицу.
Увидев, что мой отец с головой покрыт простыней и, значит, не может даже дышать, я заплакал.
— Не бойся, — сказала мне мать. — Бояться тут нечего. — Она обвила руками мою голову, прижала меня к себе, повторила. — Бояться тут нечего. Он был очень болен, он страдал, и он умер. И значит, больше уже не страдает.
— Он был в стенном шкафу, — сказал я.
— Нет. Он был в своей постели. Он умер в своей постели. Он был очень болен, очень. И ты знал об этом. Ведь поэтому он все время кашлял.
К этому времени задние двери кареты «скорой помощи» были уже распахнуты. Санитары осторожно закатили носилки с телом в салон и тут же закрыли дверь. Моя мать стояла рядом со мной на улице, она держала меня за руку, и вид у нее был удивительно спокойный. И лишь когда я попытался вырваться у нее из рук, чтобы броситься вдогонку за «скорой помощью», лишь когда я крикнул: «Ему не дают дышать!», она поняла, что со мной происходит.
— Это мистер Вишнев, сынок, мистер Вишнев! Это он умер! — Она легонько встряхнула меня, чтобы привести в норму. — Это отец Селдона. Он умер сегодня от своей болезни.
Но я не мог понять, говорит ли она чудесную правду или всего лишь спасительную ложь, чтобы я не впал в истерику окончательно.
— Селдон нашел его в стенном шкафу?
— Нет. Я же уже сказала тебе. Селдон нашел своего отца в постели. Матери Селдона не было дома, поэтому он позвонил в полицию. Я пришла пораньше, потому что миссис Вишнев позвонила мне и попросила о помощи. Понял теперь? Папа на службе. Папа работает. Ради всего святого, что ты себе навоображал? Папа буквально через полчаса вернется домой к ужину. И Сэнди тоже. Бояться совершенно нечего. Все вернутся домой, все уже возвращаются, мы поужинаем — и у нас все будет прекрасно.
Но ничего «прекрасного» на самом деле мы не дождались. Агент ФБР, расспрашивавший меня об Элвине на Ченселлор-авеню, оказывается, уже успел побывать в магазине готового платья «Хан» и расспросить мою мать и в ньюаркской конторе страховой компании «Метрополитен», чтобы расспросить отца; а как только Сэнди отправился домой из офиса тети Эвелин, агент подсел к нему в автобусе и выдал очередную серию вопросов об Элвине. Сам Элвин к ужину домой не вернулся: как раз когда мы сидели за столом, он позвонил моей матери и сказал, что поужинает в другом месте. Судя по всему, после каждого крупного выигрыша в покер или в кости Элвин вел Шуши в гриль-бар «Гикори», и они лакомились на славу жаренным на углях мясом. Шуши мой отец называл исключительно «соучастником», при этом подразумевалось, что речь идет о преступлениях и что преступления эти совершает Элвин. А самого Элвина он нынешним вечером назвал неблагодарным, глупым, невежественным и неисправимым.
— И ожесточенный, — сказала моя мать. — Он такой ожесточенный из-за своей ноги.
— Надоела мне его нога, — возразил отец. — Он отправился на войну. Его гнал туда кто-нибудь? Я нет. И ты нет. И Эйб Штейнгейм нет. Эйб Штейнгейм хотел послать его в колледж. Но он решил отправиться на войну — и отправился, и ему еще повезло, что его не убили. Ему повезло, что он потерял только ногу. С меня хватит, Бесс. Этот парень меня достал. Чтобы ФБР допрашивало моих детей? Мало того, что они вваливаются на работу к тебе и ко мне — ты только представь себе, ко мне в контору, на глазах у Босса! Нет, это надо прекратить — и прекратить немедленно. У нас тут дом. Мы семья. Он ужинает с Шуши? Вот пусть и живет у Шуши!
— Если бы он только начал учиться, — сказала моя мать. — Если бы нашел себе занятие!
— Он нашел себе занятие, — ответил отец. — Дурака валять.
После того как мы закончили ужинать, мать собрала еду для миссис Вишнев и Селдона, а отец помог ей снести тарелки на первый этаж. Мыть посуду досталось нам с Сэнди. Мы встали вдвоем у мойки — для нас это дело привычное, но тут меня понесло — я принялся болтать и никак не мог остановиться. Я рассказал брату об игре в кости. Рассказал об агенте ФБР. Рассказал о мистере Вишневе.
— Он не в своей постели умер, — сообщил я. — Мама сказала нам неправду. Он покончил с собой, а она это скрывает. Селдон, вернувшись из школы, нашел его в стенном шкафу. Он повесился. Вот почему приезжала полиция.
— А какого он был цвета? — спросил Сэнди.
— Я видел его только под простыней. Может, посинел, не знаю. Да и знать не хочу. Посмотрел, как задвигают носилки в машину, — и, поверь, больше не захотелось.
О том, что я поначалу решил, будто умер наш отец, я не сказал из страха, что, если произнесу это вслух, так оно и будет. То, что отец оказался жив — более чем жив, потому что, впав в ярость, пригрозил вышвырнуть Элвина из дому, — для меня ничего не отменило.
— А откуда ты узнал, что он висел в шкафу?
— Ребята рассказали.
— А ты и поверил?
Став знаменитостью, Сэнди и вел себя соответственно. Обо мне и о моих друзьях он говорил теперь явно пренебрежительно.
— Ну, а почему же тогда приехала полиция? Только из-за того, что он умер? Но люди ведь мрут каждый день. — Как бы мне хотелось, чтобы кто-нибудь разубедил меня в непреложности этой истины. — Он покончил с собой. Наверняка.