— Вы знаете что-нибудь о крионике? — спросил Шускин, после того как он представился коллегой Генри. — Вы наверняка в курсе. Вы ведь включены в список наших обязательных рассылок. Реклама, журналы, книги — все задокументировано. В настоящее время ученые думают о том, как заморозить человека, не повреждая клетки. С последующим оживлением, только спустя какое-то время. Вы не умираете, вас временно замораживают, и тело хранят в морозилке, ну, примерно пару сотен лет. Пока еще наука не решила вопрос, как разморозить человека. Но в скором времени станет возможно больного заморозить, хранить в замороженном состоянии, а затем снова оживить и заменить все изношенные или поврежденные органы на новые, и вы опять — как огурчик, и даже еще лучше, чем были. Например, вы знаете, что скоро умрете, — у вас рак, и скоро он разрушит все жизненно важные органы. Но теперь у вас есть выбор. Вы связываетесь со специалистами по крионике и говорите: я хочу, чтобы меня разбудили в двадцать втором веке, — накачайте меня морфием, не боясь передозировки, и за это время выведите из меня всю воду, заморозьте меня и оставьте на какой-то срок. Вы не умираете. Вы просто переходите к иной форме жизни. Вас закупоривают на время. И никаких промежуточных стадий. Методы, разработанные криомедициной, позволяют заменить кровь, одновременно не допуская кристаллизации льда, ведущего к повреждению клеток. Ваше тело помещают в пластиковый пакет, а затем кладут вас в контейнер из нержавеющей стали. Потом контейнер заполняют жидким азотом при температуре минус двести семьдесят три градуса. За заморозку платишь пятьдесят тысяч баксов и еще вверяешь свое имущество какой-нибудь организации, чтобы она оплачивала твое содержание в течение всех этих лет. Это все семечки — тысяча, пятьсот баксов в год. Проблема в том, что такие установки существуют только в Калифорнии и Флориде, а скорость решает все. Вот почему я серьезно изучаю местные возможности: хочу основать здесь, в Нью-Джерси, некоммерческую организацию и запустить криоустановку для таких людей, как я, то есть для тех, кто не хочет умирать. Никто не наварится на этом, может, только несколько парней из крутых, с толстой мошной, которые запустят эту фигню… Я понимаю, многие метут сказать мне так: «Не бзди, Барри, мы это сделаем по-любому. И на хер всех, кто считает, будто мы облажаемся». Но я не желаю путаться с таким дерьмом. Моя идея в том, чтобы создать группу людей, которые намерены сохранить себя для будущего, и я хочу, чтобы это были люди, которые не гоняются за длинной деньгой, а верны своим честным принципам. Пусть они дадут по пятьдесят баксов. Вы вот, к примеру, можете отвалить пять тонн. На свете куча богатых и влиятельных людей, которые живут в свое удовольствие, пользуясь своей властью, потому что они в курсе всех новых технологий. Они соображают, что быть сожженным в крематории или быть похороненным на кладбище — все едино, и так и эдак получается куча дерьма. Так почему же не заморозить себя до лучших времен?
Как раз в тот момент Цукермана кто-то взял за руку, это была пожилая женщина небольшого роста, обладавшая удивительно красивыми голубыми глазами, внушительным бюстом и круглым. как луна, веселым лицом.
— Я — тетка Кэрол. Приехала из Олбани. Сестра Билла Гоффа. Хочу выразить вам свои соболезнования.
Всячески показывая, что он понимает те чувства, которые обязан испытывать брат покойного, Шускин тихонько шепнул Цукерману, обращаясь к нему так, чтобы его голос слышен был только ему одному:
— Если можно, дайте мне ваш адрес перед тем, как соберетесь уходить.
— Попозже, — ответил Цукерман, и Шускин, который умел наслаждаться жизнью, имел нужные связи и был в курсе всех новых технологий, но не испытывал никакого желания быть сожженным или похороненным, намереваясь лежать в замороженном виде, как баранья котлетка, до XXII столетия, чтобы затем быть разбуженным, размороженным и жить еще долго-долго, к примеру не меньше миллиарда лет, отошел в сторону, предоставив Цукерману возможность пообщаться с теткой Кэрол, которая все еще крепко сжимала его руку.
— Это ужасная потеря, — сказала она Цукерману, — и этого никто никогда не поймет.
— Да, вы правы.
— Кое-кто был удивлен тем, что она сказала. Ну, вы меня понимаете.
— Тем, что сказала Кэрол? Неужели?
— Ну, многие думают, что нельзя прийти на похороны своего мужа, встать перед всеми и говорить о таких вещах. Я принадлежу к тому поколению, когда об этом никто не мог заговорить даже в частной беседе. Не всем было понятно ее желание говорить честно и открыто о вещах, которые считаются сугубо личными, ведь в этом не было никакой необходимости. Но Кэрол с рождения была удивительной девочкой, и сегодня она меня не разочаровала. Правда для нее всегда была только правдой, и ей нечего было скрывать.
— Я думаю, она говорила прекрасно.
— Ну конечно! Вы же образованный человек. Вы знаете жизнь. Сделайте мне одолжение, — прошептала она, — скажите об этом ее отцу, когда у вас будет свободная минуточка.
— Зачем?
— А затем, что если он будет продолжать в том же духе, он доведет себя еще до одного сердечного приступа.
Он подождал еще час, почти до пяти вечера, и не столько, чтобы утешить мистера Гоффа, расстроенного откровениями Кэрол, сколько надеясь на весьма сомнительный шанс, что Венди все же появится здесь. Очень порядочная девочка, подумал он, не хочет навязываться жене и детям, хотя они даже не подозревают о том, какую роль она играла во всем, что случилось. Сначала Натан думал, что она будет испытывать горячее желание поговорить с единственным человеком, который знал причину случившегося, и рассказать ему, через какие страдания ей пришлось пройти; но, быть может, именно потому, что Генри выложил Натану всю подноготную о ней и о себе, она решила остаться в тени, — она не знала, чего ожидать от Натана: осудит ли он ее или же будет подробно расспрашивать, чтобы факты ее жизни стали материалом для нового романа, а может, он захочет предательски соблазнить ее а-ля Ричард III. Минуты текли одна за другой, и постепенно он осознал, что тщетное ожидание Венди значило для него больше, чем желание посмотреть, как она будет вести себя с Кэрол, или возможность убедиться воочию, есть ли в ней та изюминка, которую он не смог разглядеть на фотографии; появление Венди волновал о его больше, чем встреча с кинозвездой или шанс хоть мельком увидеть папу римского.
Шускин перехватил его на полдороге — Натан как раз направлялся за своим пальто, оставленным в комнате, которую теперь можно было назвать «спальней вдовы». Пока они вместе поднимались по лестнице, Цукерман думал: как странно, что Генри никогда даже не упоминал про своего призрачного коллегу-имплантолога, наверно, в том полубезумном состоянии, в котором пребывал его брат, ему это просто не пришло в голову.
Хотя, вероятно, брат даже не слышал его. У него была своя мания, и его мечты не распространялись на желание быть размороженным в конце следующего тысячелетия. Даже жизнь в Базеле вместе с Марией была для него чем-то запредельным вроде научной фантастики. И в сравнении с этим безудержным полетом воображения он желал очень малого для себя — счастья до конца своей естественной жизни, скромного чуда, лишь бы они были все вместе: Кэрол, Венди и дети. Либо это, либо стать снова одиннадцатилетним мальчиком, который смывал песок под водопроводным краном на пляже джерсийского побережья. Если бы Шускин сказал ему, что наука разрабатывает способы снова вернуться в лето 1948 года, он мог бы стать его первым клиентом.