— Во-первых, сейчас я выключу свет. Осторожность не помешает. Когда я снимал эту комнату, то уговаривался не приводить сюда девушек.
— Ну, меня-то ты водил. И не раз.
— Она ведь не знает. Ох, черт побери. Ладно, тушим, — и не слушая больше возражений, он выключил свет.
— Наконец-то ты не видишь меня, Рой. Теперь расскажи, как ты провел праздники, пока я сидела здесь в пустом общежитии одна-одинешенька целых два дня?
— Во-первых, я не просил тебя возвращаться в общежитие, когда там никого нет. А во-вторых, я все же присяду, если не возражаешь. Да почему бы и тебе не сесть?
— Ничего, я постою.
— В темноте?
— Да.
— Тсс…
— Ну, я слушаю, — сказала она.
— Дай мне сесть как следует… Ну вот, порядок.
— Так что?
— Мне удалось их уговорить, но не совсем.
— Дальше.
— Да ты сядешь в конце концов или нет?
— Не все ли равно? Ты ведь меня так и так не видишь.
— Очень даже вижу, как ты висишь надо мной. Ну сядь же. Пожалуйста.
Она прождала его почти час. И ей больше всего хотелось не сидеть тут, а лечь спать. Люси опустилась на край постели и закрыла глаза. „Пойти к мистеру Валерио“. „Скрыться, сбежать“. Какой в этом смысл? Единственный человек, которого она хотела бы сейчас видеть, — отец Дамрош. Но что он может сделать? Ничего — и в этом вся его беда. Помощи от него столько же, как от святой Терезы или Иисуса Христа. А на вид он такой сильный, и всегда так внимательно выслушает, и говорит такие прекрасные слова… Но ей не слова нужны. А дела.
— Во-вторых, — говорил Рой, — не думай, что мне это так легко далось. Это был сущий ад.
— Это почему же?
— Да потому, что пришлось делать вид, будто ты не беременна, хотя все они только и делали, что приставали с вопросами — с чего да с чего.
— И ты сказал?
— Нет.
— Точно?
— Да! Тсс-с!
— Ты сам кричишь.
— Из-за тебя.
— Нет, ты кричишь, потому что ты заврался, Рой.
— Я не сказал им, Люси. Ну что ты на меня взъелась? В самом деле, я просто удивляюсь, почему я им не сказал. Почему нельзя открыть правду? Ведь мы все равно поженимся.
— Поженимся?
— Ну я хочу сказать — смогли бы пожениться, если б я им сказал…
— Ты хочешь сказать, что, раз ты им не сказал, мы не поженимся?
— В том-то и вся штука. Вот что путает все карты. То есть я хочу сказать, они приводят столько доводов, почему нам надо подождать хотя бы до июня.
— Ну?
— Ну, и это серьезные доводы. Мне кажется, против серьезных доводов трудно возражать, только и всего.
— И поэтому ты согласился ждать?
— Я сказал, что подумаю.
— Но разве мы можем ждать?
— Слушай, надо мне было выбраться из дому или нет? Я и так пропустил целый день.
— С машиной ты мог бы в любой момент…
— Но не мог же я уехать в разгар скандала! Ты ничего не понимаешь!
— Отчего же? Почему не мог?
— Слушай, зачем мне их злить, зачем морочить им голову? Я не сделал ничего плохого. Совсем даже наоборот. И почему бы нам попросту не сказать правду? Мне, знаешь ли, не к чему врать родителям.
— Мне тоже, Рой, если мы говорим об одном и том же.
— Но ведь ты ж соврала.
— Потому что мне так захотелось!
— Почему?
— Слушай, будь мужчиной! Ну как ты себя ведешь?
— Но ведь это ты все от них скрываешь? Знай они правду, они бы нас поняли.
— Рой, тебе в самом деле кажется, будто они кинутся мне на шею, если узнают насчет ребенка?
— Я сказал, что они поймут, только и всего.
— Но понять прежде всего нужно нам — нам с тобой, Рой!
— Что ж, может, это и правильно… в отношении твоих.
— А чем они хуже твоих, Рой? Думаешь, твои лучше? Слушай, если ты не хочешь жениться на мне, потому что кто-то начал тебе нашептывать, будто я тебе не пара, — не волнуйся, я тебя неволить не стану.
Молчание. Секунда, другая… Наконец он сказал:
— Но я ведь сам хочу.
— А мне кажется, Рой, это вовсе не так. — Она закрыла лицо руками. — Верно? „Верь мне, верь мне“, — а на самом деле вот оно что получается.
— Ну нет… что ты… Только должен тебе сказать, в последние дни ты ведешь себя так, что поневоле не захочется жить с тобой под одной крышей. Ты вдруг стала такой…
— Какой такой? Плебейкой?
— Нет, — сказал он, — такой неласковой.
— Ах, значит, вот оно что?
— Да, вроде того, особенно в последнее время.
— А что еще?
— Ну ладно, Люси, если говорить серьезно — ты стала ужасно злая.
— Посмотрела б я на тебя, если бы у тебя был уговор с человеком, а потом…
— Да нет, не просто злая, а…
— Что?
— …словно чокнутая.
— Ты действительно думаешь, что я свихнулась?
— Я этого не говорил. Я не говорил, что ты свихнулась.
— А кто же это сказал?
— Никто.
— Кто?
— Никто!
— Может быть, — сказала она, помолчав, — это из-за тебя я и делаюсь чокнутой, Рой Бассарт.
— Тогда чего же ты так хочешь выскочить за меня?
— А я и не хочу.
— Ну, знаешь, тогда не делай мне такого одолжения.
— И не стану, даже не подумаю, — сказала она. — Потому что ты этого не заслужил.
— Как же, как же. А что ты тогда будешь делать? Выскочишь за другого?
— Слушай, знаешь, что я тебе скажу? Да я еще в июле хотела тебя бросить. С того самого дня, как ты снял эту комнату, чтоб спать на большой кровати, эх ты, младенец!
— Ну, тогда ты долго раскачивалась, вот что!
— Я не раскачивалась! Я не хотела тебя огорчать, Рой. Я жалела тебя!
— Как же, как же!
— Да, я боялась, что, если я нанесу такой удар по твоему самолюбию, ты бросишь фотографию. Но я все равно собиралась с тобой распрощаться в День Благодарения и так бы и сделала, если бы вместо этого не должна была выходить за тебя замуж.
— Знаешь, я переживу, если ты не выполнишь этого долга.
— Я думала, тебе будет легче перенести все это в Либерти-Сентре, где ты сможешь утешаться своим любимым печеньем.