— И, кстати говоря, — передразнивает она меня, — ты не просто славно веселишься в моих объятиях. Это твой звездный час, твой триумф, это лучшая пора твоей жизни. Так что, дружок, и меня не надо изображать чересчур примитивной.
— О господи! — Наступило утро, и Элен лениво потягивается. — Что может быть приятнее, чем хорошо потрахаться!
И она права, права, права. Наш любовный пыл постоянен, неистощим и, учитывая мой скромный опыт, отличается уникальной способностью к самовосстановлению. Оглядываясь с этой высоты на мой роман с Биргиттой, я вижу, что тогда мы, двое двадцатидвухлетних, всячески старались друг дружку «испортить», играя то в «госпожу» и «раба», то в «рабыню» и «господина», попеременно выступая то в роли истопника, то в роли печи. Обладая изрядной сексуальной властью друг над другом и умело распространяя эту власть на посторонних девиц, которых мы вовлекали в наш дуэт, превращая его в трио, мы с Биргиттой создали поистине гипнотическую атмосферу, однако этот эротический гипноз воздействовал прежде всего на разум (в силу его недостаточной искушенности): сама мысль о том, что мы вытворяем, интриговала и заводила меня ничуть не меньше (как минимум), чем то, что я делал, ощущал и видел прямо перед собою. С Элен все было по-другому. Честно говоря, я далеко не сразу привык к тому, что на мой скептический взгляд казалось поначалу наигрышем, чтобы не сказать театральщиной; однако уже довольно скоро (по мере того как росло понимание, а с ним — и доверие, а с этим последним — глубина ощущений) я забыл многие недавние сомнения, прекратил без особой нужды докапываться до истины, и великолепные любовные спектакли, которые закатывала мне Элен, предстали предо мной в должном свете: как свидетельства того самого бесстрашия, которое и притягивало меня к ней, свидетельства той самой решимости и раскованности, с которой она была готова предаться всему, чего ей неудержимо захочется, а уж болезненным наслаждением это в конце концов обернется или сладкой болью, ей без разницы. До чего же я был неправ, внушаю себе я, когда внутренне презирал и едва не отверг ее, как банальную распутницу, подражающую героиням экрана; на самом деле Элен лишена малейшей фантазии, в ее любовной игре просто-напросто нет места для воображения, настолько сосредоточенно и самозабвенно она выражает обуревающие ее желания. Сейчас, только-только кончив, я лежу расслабленный, благодарно умиротворенный, меня можно брать голыми руками. Я самое беззащитное существо на всем белом свете, а может быть, и вообще простейшее. В такие мгновения мне и сказать-то нечего. В отличие от Элен. Да, кое в чем эта молодая женщина — самый настоящий корифей. «Я люблю тебя», — говорит она мне. Что ж, если просто промолчать нельзя, то какие слова больше к месту? И вот мы принимаемся обмениваться нежными признаниями, но, по мере того как развивается наш диалог, во мне нарастает убеждение, что вопреки всем словам и клятвам дорожки наши расходятся. Как бы хорошо ни было нам в постели, как бы здорово, замечательно, неописуемо, ни с чем не сравнимо, мне не избавиться от ощущения великой опасности, которую источает Элен. С чего бы иначе нам — на самом деле не нам, а мне — «метить место» и затевать словесные поединки?
Наконец она соглашается поведать, почему же все-таки отказалась от всего, чем одарил ее Дальний Восток; она преподносит это как прямой и честный ответ на все мои подозрения, а может, пытается лишний раз окунуть меня в море мистики, воспротивиться чему я не могу, да и не хочу.
Любовник Элен, последний из ее карениных, начал поговаривать о том, что хочет организовать гибель жены в специально подстроенной дорожной аварии.
— А кто он такой?
— Он человек весьма влиятельный и широко известный.
Вот и все, что мне удается из нее вытянуть. Проглотив пилюлю и сделав вид, будто она мне помогла, я делаю заход с другой стороны:
— А где он сейчас?
— Да все там же.
— И он больше не искал встреч с тобою?
— Он приезжал сюда на неделю.
— И ты с ним переспала?
— Разумеется, я с ним переспала. И не раз. Да и как же мне было перед ним устоять? Но в конце концов я отправила его восвояси. И это меня саму едва не прикончило. Омерзительно было, знаешь ли, так вот взять и отправить его обратно.
— Что ж, может быть, он все равно решится выполнить задуманное и убьет-таки жену, хотя бы для развлечения.
— Почему ты над ним издеваешься? Неужели трудно понять, что он такой же человек, как ты сам?
— Знаешь, Элен, если хочешь избавиться от законной половины, совершенно не обязательно убивать ее. Можно, к примеру, просто взять и уйти.
— А ты сам-то мог бы просто взять и уйти? Неужели именно такое практикуют на кафедре сравнительного литературоведения? Посмотрела бы я на тебя в ситуации, когда ты к чему-нибудь страстно тянешься, а руки у тебя оказываются коротки!
— Ну и посмотрела бы… Разве я прострелил бы кому-нибудь голову? Разве столкнул бы кого — нибудь в шахту лифта? Как ты себе это представляешь?
— Послушай, но ведь я сама мгновенно отказалась от этого человека и едва не умерла из-за нашего разрыва — и все только потому, что не захотела и слышать об убийстве. Меня ужаснуло уже то, что он может об этом думать. Или, может быть, приоткрывшаяся перспектива показалась мне настолько заманчивой и такой искусительной, что как раз от этого я и убежала. Потому что мне достаточно было сказать «да», и все произошло бы; он ждал только моего согласия. Он ведь и сам пребывал в полном отчаянии, а он, Дэвид, человек серьезный. А ты представляешь себе, какая ничтожная малость от меня требовалась? Одно-единственное слово, даже словечко. Какая доля секунды уходит на то, чтобы сказать «да»?
— Но, может быть, он как раз потому и спрашивал твоего согласия, что был уверен: ты ответишь отказом?
— Нет, такой уверенности у него быть не могло. У меня у самой ее не было.
— Но такой влиятельный, такой известный человек наверняка мог бы организовать все не только без твоего согласия, но и без твоего ведома. Он вполне мог бы убить жену так, чтобы ты ни за что не догадалась, что он сам это подстроил. Такой влиятельный, такой известный мужчина всегда имеет под рукой целый арсенал средств, способных решить поставленную им перед собой задачу. Лимузины, знаешь ли, имеют обыкновение разбиваться, прогулочные яхты — тонуть, частные самолеты — взрываться высоко в небе. Если бы он прибег к одному из этих способов, то вопрос, согласна ты или нет, вообще не встал бы, а твои подозрения — даже если бы ты ими задним числом прониклась — никогда не выплыли бы наружу. Так что, спрашивая твоего согласия, он, не исключено, хотел получить отказ.
— Вот как? Интересно! Но попробуй-ка развить свою мысль. Он спросил, я сказала «нет», и что же, любопытно, он на этом выиграл?
— Выиграл сохранение статус-кво: у него остались и жена, и ты. Он все рассчитал, он рискнул — и выиграл! Но тут ты пустилась в бега, и вся эта история с мифическим убийством стала для тебя как бы альтернативной реальностью, тобой завладели сомнения и терзания… Что ж, а он, должно быть, и не предполагал, что взбалмошная красотка американка с ее неуемной жаждой приключений способна на волнения нравственного порядка.