— Начнем со стихов: самодовольный, напыщенный вздор без капли таланта. А теперь перейдем к человеку… Взять хотя бы его походку: как он вышагивает, как держится, как одевается под отставного офицера! А его физиономия… Эти подлые глазки и кривая ухмылка. Для меня загадка, как девицы соглашаются с ним хотя бы пройтись.
— Наверное, в нем что-то есть.
— Да нет, это в них чего-то нет! Послушайте, вы такой милый, такой элегантный, а он такой хищный, такой отвратительный. Что у вас может быть общего с этим порочным до кончиков когтей стервятником?
— Мне с ним весело. — Я пожимаю плечами, а затем действительно допиваю коктейль и убираюсь восвояси.
Вскоре я узнаю, какие откровения извлекла «наблюдательность» Деборы из нашего застольного спора о Баумгартене. Конечно, чего-то подобного мне следовало ожидать, причем, скорее всего, получил я по заслугам. Беда, однако, что я этого не ждал и, будучи застигнут врасплох, оказался уязвлен не на шутку.
На торжественном ужине у Шёнбруннов (куда я приглашен не был) хозяйка дома объявила всем собравшимся, что Баумгартен стал с некоторых пор духовным наставником Дэвида Кипеша, «на практике вершащим надругательство над женщинами», о котором сам Дэвид только мечтает с тех пор, как его несчастный брак пришел к «убийственному концу». Убийственный конец в Гонконге — кокаин, копы, коварство женатого любовника, — равно как и убийственные факты из начала и середины моей супружеской жизни, были тут же расписаны ею во всех красочных деталях. И все это я узнал из достаточно надежного источника — от одного из гостей Шёнбруннов, человека весьма порядочного и к нашей истории отношения не имеющего; докладывая мне обо всем, он полагал, будто делает доброе дело.
Воспоследовала переписка. Начатая мною и мною же, увы, навсегда сохраненная.
Дорогая Дебби!
Мне стало известно, что на торжественном обеде, устроенном Вами на прошлой неделе, Вы позволили себе откровенничать о моих личных делах, а иженно о моем браке и его «убийственном конце», а также о моих «агрессивных женоненавистнических фантазиях» (в обоих случаях я цитирую Ваши слова в прямой передаче). Могу ли я осведомиться о том, откуда Вам известно о моих фантазиях? И почему Вы решили обсуждать мою жизнь с Элен в застолье, с большинством участников которого я даже не знаком? Во имя давней дружбы с Артуром, еще совсем недавно получившей новое отрадное подтверждение, я надеюсь, что впредь Вы воздержитесь от обсуждения с посторонними людьми моих агрессивных фантазий и моего убийственного брака. В противном случае мне будет трудно сохранить дружеские отношения с Артуром и, разумеется, с Вами.
Искренне Ваш, Дэвид
Дорогой Дэвид!
Я извиняюсь за то, что сболтнула о Вас лишнее в разговоре с посторонними людьми, и обещаю не делать этого впредь. Хотя я отдала бы что угодно, лишь бы узнать имя сплетника или сплетницы, известивших Вас о происшедшем Чтобы впредь он (она или они) не распускал языка, понапрасну изведавшего вкус моих бараньих отбивных на косточке!
Чтобы пролить бальзам на Ваши раны, добавлю, что, во-первых, Ваше имя было упомянуто вскользь — потому что, увы, не о Вас говорили мы весь этот незабываемый вечер, — а во-вторых, мне кажется, у Вас есть все основания относиться к Элен именно с тем отвращением и презрением, с каким Вы к ней и относитесь, и, наконец, разве Вам самому не кажется несколько странным и даже постыдным то обстоятельство, что Ваш праведный гнев на Элен принял в настоящее время форму дружеского общения с молодым мужчиной, терзающим женщин, как хищная птица — добычу? Но если Вы воспринимаете свою дружбу с ним не так, как я, мы оба в полном праве остаться на сей счет при своем мнении.
И чтобы раз и навсегда покончить с этой темой — если я несколько необдуманно завела речь об Элен перед нашими гостями, то только потому, что еще в Стэнфорде, откуда мы все трое приехали, крайне вызывающее поведение сделало ее воистину притчей во языцех для изрядного числа академических ученых, в том числе и Ваших друзей. Да Вы и сами, заходя к нам с Артуром, были, мягко говоря, не прочь поговорить о ней и на нее пожаловаться.
Но, дорогой Дэвид, не будем больше об этом Не соблаговолите ли Вы прийти к нам на ужин, скажем в ближайшую пятницу? Приходите один или прихватите с собой кого угодно (за исключением этого варвара). И, если Вы придете не один, а с подружкой, то торжественно обещаю не произнести против нее ни слова, как минимум в ее присутствии.
С любовью, Дебби
P. S. Все, чего пожелаете, за имя того скунса, который меня выдал.
Дорогая Дебби!
Не могу сказать, будто Ваш ответ показался мне исчерпывающим. Похоже, Вы не до конца поняли, какую нескромность проявили в обращении с фактами. Вам известными или будто бы известными, да и со мной тоже. Понятно, что я время от времени говорю по душам с Артуром, понятно, что он, в свою очередь, делится с Вами услышанным, но все это ни в коей мере не объясняет Вашего неумения держать язык за зубами и уж тем более его не оправдывает. Неужели Вам непонятно почему? К тому же я просто отказываюсь понимать то, что Вы словно бы не замечаете: мой брак — тема для меня по — прежнему болезненная, и боль, испытываемая мной, отнюдь не станет меньше из-за того, что Вы с Артуром — люди, с которыми я частично поделился своей тяжкой ношей, — приметесь обсуждать ее, как какую — нибудь мыльную оперу.
Тон, в котором написано Ваше письмо, на мой взгляд, не смягчает нанесенной мне обиды, а, напротив, усугубляет. Поэтому я никак не могу принять Ваше приглашение.
Дэвид
Дорогой Дэвид!
Очень жаль, что предложенные мною объяснения Вы не сочли исчерпывающими. Честно говоря, я сознательно выдержала письмо в несколько легкомысленном тоне, вполне, как мне показалось, соответствующем характеру предъявленного обвинения.
Неужели Вы и впрямь считаете меня старой ведьмой, с дьявольским упорством порочащей Ваше доброе имя и безупречную репутацию злокозненными клеветническими измышлениями? Судя по всему, Вы действительно так думаете, и это уже с Вашей стороны чудовищно: но факт остается фактом: то, что Вы видите меня такой, отнюдь не доказывает, что я такая и есть.
Я извинилась перед Вами за то, что, не подумав, завела о Вас разговор в компании посторонних для Вас людей, извинилась потому, что знаю за собой такой грех. Я исходила из того, что именно так Вы все и восприняли — как некое легкомыслие с моей стороны, может быть даже глупость. Сама-то я знаю, что никогда не произнесла бы ничего способного причинить Вам боль. И, вспоминая Ваши собственные рассказы о некоторых эскападах времен Вашей юности, об эскападах, связанных с дамами, — Вы ведь не забыли? — вспоминая Ваши рассказы, в которых подчас сквозило истинное раскаяние, я и в мыслях не держала, что Вы полагаете себя выше любых упреков. Признаюсь, я никогда не считала Вас этаким безгрешным ангелом во взаимоотношениях с женщинами, но неизменно верила, что Ваша личность к этим грешкам не сводится, Я хорошо относилась к Вам, я причисляла Вас к своим друзьям.