А я вечерами продолжаю играть на гитаре. Даже удивительно, насколько сразу увеличилось количество посетителей «Псарни». Начались проблемы не то что со свободными столиками, но даже и со свободными местами. Кузьма даже заказал у знакомого столяра еще несколько столов и скамей. Неужели раньше тут никто не мог додуматься до такой простой мысли, как живая музыка? На третий вечер моих выступлений, уже ближе к завершению «концерта», на меня сваливается сюрприз в виде стайки молодых девчонок с Оксаной во главе. Они заказали у Кузьмы молодого вина и чинно уселись за один стол, совершенно не беспокоясь о том, что за соседним ужинает и выпивает компания парней в черных банданах. Увидев это, я внутренне усмехнулся. Похоже, наш план по созданию нового имиджа отряду Убивца начал приносить первые плоды. Еще месяц назад такие вот девочки, увидав вечером подвыпившего наемника, поспешили бы перейти на другую сторону улицы, а сейчас — сидят рядышком как ни в чем не бывало. Девчушки о чем-то перешептываются, изредка стреляя в мою сторону глазками, а я невозмутимо перебираю струны, наигрывая мелодию какой-то песни, слова и название которой я давно позабыл, а вот мотив в голове задержался. Оксана вдруг встает и преувеличенно уверенным шагом направляется в мою сторону. Ну-ну, похоже, девочка решила идти на приступ. Ладно, посмотрим, что она там придумала…
— Привет, — улыбается она, остановившись в паре шагов от моего стола.
— Здравствуй, красавица.
— А я вот решила сама в гости зайти, если ты до нас все никак не доберешься. Не против?
— С чего бы? Главное, чтоб батя твой не против был.
— Я, между прочим, уже взрослая, сама решаю — куда ходить! — обиженно дергает она загорелым плечиком, легко поняв мой несложный намек. — Но папа в курсе и не возражает.
— Вот и славно! — широко улыбаюсь я и извиняюще развожу руками, дескать, не сердись, не подумавши ляпнул.
— Слушай, а что ты такой невежливый? Предложил бы девушке присесть.
— Черт! И, правда, где мои манеры?! — хлопаю я себя ладонью по лбу и, положив гитару на стол, встаю и расшаркиваюсь, будто мушкетер времен Луи какого-то там, жалко шляпы с пером нету. — Не изволите ли присесть сударыня? Почту за честь!
— Изволю, — кокетливо отвечает «сударыня» и опускается на отодвинутый мною стул. — Слушай, я, когда узнала, что ты тут вечерами на гитаре играешь, даже не поверила сначала. Ты ведь солдат.
— И что? Знаешь, Ксюша, одно другому совсем не мешает. Среди воинов романтиков куда больше, чем среди торговцев. Только они это скрывают…
— Серьезно? Вот уж не подумала бы. Скажи, скрытный романтик, а сможешь сыграть и спеть что-нибудь для меня?
— И о чем же тебе спеть, красавица?
— О любви, — тихо, с придыханием отвечает она и бросает на меня ТАКОЙ взгляд…
Ай да девочка! Браво! Слушайте, вот интересно, их всем этим штучкам, что, втихаря от нас, в школе учат, пока мы на уроках труда табуретки сколачиваем? Будь я чуть моложе и менее опытен, уже потек бы, как мороженое на жарком солнышке, позабыв, что совсем недавно считал ее ребенком. А может дело совсем не во мне? Может, это не я такой матерый и сообразительный, а просто она еще слишком молодая, коготочки толком не отточившая? Пока еще не кошка, а котенок. Но, похоже, пройдет два-три года, и бате твоему придется у Сергеича ЗУшку покупать, от кавалеров твоих отбиваться. Однако уж прости, малыш, но ты опоздала, в моем сердце уже живет прекрасная девушка. У нее русые волосы и голубые глаза. И зовут ее Настя.
— О любви, значит? Хорошо.
Группа «Оргия Праведников» и раньше-то была не очень известна, а сейчас и подавно… Но песни у ребят были великолепные. И я беру первые аккорды «Танца Казановы».
Слабый шорох вдоль стен,
Мягкий бархатный стук.
Ваша поступь легка —
Шаг с мыска на каблук
И подернуты страстью зрачки,
Словно пленкой мазутной…
Зал трактира вновь затихает. Здесь за последние дни уже привыкли к моему репертуару и спокойно ели, и тихонько разговаривали, когда я пел. Но эта песня была слишком необычной, непохожей на то, что я исполнял раньше. Завораживающие слова и музыка заставляли людей на время забыть обо всем.
Любопытство и робость,
Истома и страх,
Сладко кружится пропасть,
И стон на губах. Подойдите.
Вас манит витрина,
Где выставлен труп мой…
Звук струн затихает под потолком.
— Как красиво, — шепчет Оксана. — Красиво, но жутко. И не совсем про любовь, по-моему…
— Так и было задумано, красавица, так и было задумано. И ты ошибаешься, Оксана, про любовь. Про то, что любовь — очень разная. И что иногда лучше держаться от нее подальше.
— А еще что-нибудь?
— Извини, на сегодня, пожалуй, все. Мне завтра вставать рано. Да и вам, девочки, уже по домам пора, — я демонстративно гляжу на циферблат «Командирских». — Еще чуть-чуть, и родители волноваться начнут.
— Миша, а можно я… мы еще придем?
— Да ради бога, ты ж уже взрослая, ходишь куда хочешь, — с легкой ехидцей улыбаюсь я. — А главное — батя в курсе и не возражает.
— Ну, тогда до свидания.
— Пока, красавица.
На следующий день, после пробежки и завтрака я решаю проверить Толика на уровень стрелковой подготовки. Снова договариваюсь с Карташовым, получаю разрешение попользоваться их стрельбищем и перед обедом гоню туда напарника. Как и положено в спецподразделениях — бегом. И «по полной боевой», не пощадив под это дело собственного бронежилета и шлема. До стрельбища Толя, уже относительно неплохо пробегающий «пятерку» налегке, добирается в таком виде — краше в гроб кладут. А чего вы хотели? Бронежилет, «Алтын», автомат, десять снаряженных магазинов… «На круг» — двадцать восемь кило выходит. Едва он подбегает к огневым рубежам, как я, не дав ему даже перевести дыхание, командую:
— На рубеж открытия огня — к бою!
На подгибающихся ногах Толик добежал до линии из кирпичей, «притопленных» в землю, и рухнул на траву, как подрубленный.
— Одиночными — огонь!
«АКМС» загрохотал частой дробью, в воздухе завоняло сгоревшим порохом, а латунные гильзы яркими искрами запрыгали по траве.
— Все! — доложился Толя, отсоединяя пустой магазин.
— Курсант, «Все!» кричит маме дите с горшка. А ты — стрельбу закончил.
— Стрельбу закончил! — быстро поправляется тот.
— Ну, пошли, глянем, чего ты там настрелял.
Хм, а весьма неплохо! Учитывая состояние, в котором велась стрельба: дыхание как у загнанной лошади и трясущиеся руки, результат вполне впечатляющий. За пределы загодя повешенной мною грудной мишени ни одна пуля из тридцати не ушла. Разброс, конечно, был, да и кучность так себе, но большая часть отверстий — в пределах «семерки». Примерно десяток — «шестерки», но в голову.