— Вы меня слышите? — вклинился в сознание голос дознавателя.
— Нет, — честно признался Ветровский.
— Я спрашивал, есть ли вам что сказать по существу обвинения.
— Я невиновен. Если вы расспросите самих детей, вы в этом убедитесь.
— Что ж, так и запишем: «От добровольного признания своей вины отказался».
— Нет, я не отказался. Я отрицаю, это разные вещи.
— Поверьте, Станислав Вениаминович, для меня — да и для вас — это совершенно одно и то же. — Он снова улыбнулся, и Стасу стало не по себе. — Что ж, перейдем к следующему обвинению. Подделка документов.
И тут Стас понял, что он действительно влип.
Мы живем в городе братской любви,
Нас помнят, пока мы мешаем другим.
Самое главное при реализации сложного, многоступенчатого плана, задействующего различные ресурсы в не связанных между собой областях и использующего незнакомых друг другу и опять же никоим образом не связанных друг с другом людей, — не расслабиться, когда кажется, что все: машина заработала, шестеренки завертелись, теперь все получится. После давней истории с бандитом, отказавшимся передать нанимателю захваченную наркоту из, смешно подумать, идеологических соображений — кажется, Математик было его прозвище, — Олег всегда учитывал человеческий фактор. И знал: когда машина завертелась, надо быть чуть ли не собраннее и внимательнее, чем на стадии проработки плана. Мало ли что может случиться?
Предъявленных обвинений хватит, чтобы все сработало, даже если Ветровский сумеет отбиться от половины. Судья и прокурор на суде будут настоящими, беспристрастными настолько, насколько они вообще умеют быть. Проще говоря, настолько, насколько повезет Ветровскому… а Ветровскому уже не повезет. Даже если и повезет — он не отвертится.
Однако, несмотря на общую собранность, Олег понимал, что перенапрягается и нервничает сильнее, чем стоило бы. Что поделать — обратная сторона личной заинтересованности. Ему нужно было во что бы то ни стало посадить своего врага, и он выкладывался по полной, чтобы этого добиться. Не спал ночами, отказывал себе в отдыхе, по двадцать раз проверял и перепроверял, все ли подготовлено, все ли идет так, как надо. Так, как он решил.
Сейчас Ветровский уже трое суток как был за решеткой. Шли допросы, прокурор изучал дело, лениво похрапывая за монитором, — дело было плевое настолько, насколько только возможно. Подсудимый — человек без документов и, следовательно, гражданства. Такого посадить — как два пальца. Шестеренки крутились, винтики сидели крепко и на своих местах, жернова набирали ход, готовясь размолоть и выплюнуть того, кому не повезло стать врагом Олега Черканова.
А сам Олег никак не мог сбросить хоть часть напряжения, сковывавшего тело и разум. Он не мог думать ни о чем другом — только о Ветровском. Что сейчас происходит в камере предварительного заключения или в допросной? О чем его спрашивают, что он отвечает, кто, а главное — как его допрашивает? Бьют ли, или применяют подавляющие волю препараты, или обходятся психологическим прессингом? Вынудили ли его сознаться в чем-либо? Понял ли он, насколько глубоко влип, и догадался ли, кто за всем этим стоит? Как он себя ведет, сидя в одиночке КПЗ? Бесится, бьется головой о стены, кидается на охранников — или сидит с каменной физиономией, или впал в апатию? Вместе со всеми этими мыслями всплывали и такие, что Олег сам их пугался и пытался затолкать подальше, что вообще-то не было ему свойственно. Но что еще делать с внезапно возникающим вопросом: «А как бы я себя вел, окажись я на его месте?» Оболганный, преданный, опозоренный. Брошенный теми, кому верил. Обвиняемый в таком преступлении, даже тень которого — позор в глазах любого человека. Олег спрашивал себя — и не находил ответа.
Напряжение достигло критической точки, оно требовало выплеска. В конце концов, Олег среди ночи вызвал такси и поехал в Санкт-Петербург, подгадав время под момент сведения мостов.
Хорошо знакомый многим состоятельным людям адрес: угол Большой Пушкарской и Кинотеатральной [19] улиц, неприметное снаружи заведение. На входе — двое молчаливых охранников в темных, неброских костюмах. Они вежливы, даже если посетитель одет, как житель трущоб, но только пока не убедятся в отсутствии клубной карты, после чего незваного гостя в лучшем случае выкинут на улицу. Счастливые же обладатели золоченого прямоугольника проходят дальше, где их встречает обворожительная Луиза. Обворожительная лишь за счет своей поразительной харизмы — мадам весит более ста пятидесяти килограммов и давно разменяла шестой десяток. Зато она прекрасно понимает, чего на самом деле хочет клиент, и предоставляет ему именно то, что ему нужно. За одним исключением — в заведении мадам не было ни одного «работника» любого пола младше шестнадцати лет. Олег искренне уважал Луизу, и не в последнюю очередь — именно за это. Он сам предпочитал взрослых, опытных женщин, которые смогут доставить удовольствие, не заставляя мужчину прикладывать какие-либо усилия.
Эдита, как и всегда, не разочаровала редкого, но щедрого гостя. После третьего раза Черканов чувствовал себя полностью выжатым и в то же время знал — Эдита потратит от силы минут пять на то, чтобы вновь привести его в состояние полной боевой готовности. Однако сегодня он больше не хотел ее — сбросив напряжение столь нехитрым способом, он хотел спокойно полежать, временами отпивая из наполненного приятным пряным вином бокала, и подумать.
Женщина легко уловила настроение клиента. Приподнялась на локте — грива светлых некрашеных волос упала Олегу на грудь, — внимательно посмотрела на него:
— Мне остаться или уйти?
— Оставь меня на час… или нет, пока я не позову. Не уходи далеко — я оплатил всю ночь. Так что просто отдохни.
— Я буду ждать. — Ее слова звучали искренне, и Черканов даже допускал мысль, что она говорит правду. Но только допускал — любая элитная проститутка обязана быть прекрасной актрисой, и клиенты должны верить в ее чувства.
Когда за Эдитой бесшумно закрылась дверь, Олег встал, обернул вокруг бедер простыню и устроился в кресле, возле столика с вином. Пригубил, наслаждаясь вкусом напитка, и расслабился.
Мысль вновь скользнула в сторону Ветровского, но сейчас Олег отнесся к этому гораздо спокойнее. Как бы он повел себя на месте Стаса? Не так, как наверняка вел себя Стас. Тот чувствовал себя преданным теми, кому он доверял, — Олег не мог испытывать такого чувства, Олег никому не доверял. Он всегда был готов к предательству со стороны кого угодно. Разве что Левтанову доверял настолько, что даже посвятил его в планы относительно Ветровского, но все же не удивился бы, если бы Левтанов его предал. Оказавшись на месте Стаса, Олег стал бы думать. Кому заплатить, кого запугать, кого отстранить, кого, быть может, убить или покалечить. Как повернуть ситуацию к своей выгоде или, по крайней мере, ничего не потерять. Ветровский же наверняка сейчас мучает себя угрызениями совести — ведь найдет, в чем себя обвинить! — и страдает от предательства своих приятелей из Ордена, благородно отказываясь от помощи, чтобы никто не пострадал. Последнее, кстати, правильно. Если кто-нибудь попытается влезть между Черкановым и его врагом, Черканов сотрет этого кого-нибудь легче, чем щетка стирает пыль с ботинок. А может, Ветровский пока еще ничего и не знает — и тогда ему плохо от неизвестности, от того, что он одновременно и подозревает, что многие от него отвернулись, и считает себя предателем из-за того, что подозревает в предательстве других. У идеалистов странная, вывернутая логика, они все — моральные мазохисты, им необходимо страдать за светлую идею и за собственное несоответствие декларируемым принципам. Олег хорошо таких изучил на примере все того же Ветровского.