Джереми Л. Смит всегда думал именно так. Он всегда презирал чёрных. Он готов был не считать их за людей. Когда он бывал в школе (это случалось нечасто), его сажали на заднюю парту. По соседству с Джереми сидел мальчик по имени Сайрус Сиссоп. Он был классическим афроамериканцем с приплюснутым носом и жёсткими кудряшками. Джереми Л. Смит и его друг Бадд Парвин били Сиссопа в туалете, потому что тот был чёрным. Они мочились на него и губкой втирали в него мочу со словами: «Может, получится тебя отмыть, черножопый». Это типичный Джереми Л. Смит. Не тот, кого вы видите по телевизору, а тот, который на самом деле.
Теперь Джереми Л. Смит летит в страну, где он лишний. Где чёрные смотрят на белых как на дерьмо. Где царит обратный расизм. Негры-нацисты. Сочетание несочетаемого.
И там идёт война. Там идёт хроническая война, потому что у них это в крови. Не земледелие, не животноводство, не производство. У них в крови война и секс. Поэтому половина — мертва, а вторая — больна сифилисом.
У них нет танков, потому что танки слишком дороги. Зато у них много дешёвых военных автомобилей времён второй мировой. Джипов «Виллис» и «ГАЗ-64». Это отличные машины, потому что там нет дорог. Они ездят в них по городу, размахивают оружием и от нечего делать стреляют в гражданское население. Те, кто стреляет, — мертвы. Те, в кого стреляют, — больны сифилисом. Именно так, а не наоборот.
* * *
Самолёт Джереми Л. Смита садится в местном аэропорту. Впрочем, это одно название. На самом деле это просто длинная песчаная полоса, неровная, вся в рытвинах. Самолёт трясёт. Джереми Л. Смит смотрит в иллюминатор. Он видит здание аэропорта — деревянный двухэтажный домик. У них тут полно дерева. Тут влажные леса, джунгли. А они строят из соломы, потому что дерево сложно обрабатывать. Они не любят работать — и не умеют.
Трап — деревянная лесенка. Джереми Л. Смит спускается вниз. Кардиналу Спирокки помогают, потому что возраст даёт о себе знать. Смит смотрит на яркое, нестерпимо жаркое солнце и оглядывается на встречающего. Это рослый широкоплечий африканец в защитной форме. Рядом с ним — маленький и тщедушный белый. Местный миссионер.
Миссионер склоняется перед Джереми до земли и целует его запыленный ботинок. Джереми царственным жестом поднимает священника.
«Да не надо, чё тут».
Священник что-то лепечет, но его слова теряются в солнечном свете и шелесте пальмовых листьев.
«Пойдёмте», — говорит широкоплечий.
Они идут вперёд, к жалкой постройке. Но внутри прохладно: работает кондиционер.
Джереми хочет войны. Ему не нужны эти пресмыкающиеся миссионеры и массивные проводники. Ему поклоняется весь мир. И теперь он хочет доказать миру, что не зря. Что он заслужил право быть объектом всеобщего поклонения. Он идёт за проводником через здание.
За зданием — «Хаммеры», две штуки. Мощные военные монстры. Подарок от армии США. Для Джереми открывают заднюю дверцу, но он предпочитает сесть впереди.
«Пить хотите?»
Проводник общается непосредственно, точно перед ним простой турист, и не более того. Джереми воспринимает это нормально. Он привык к пресмыканию, но до этого успел привыкнуть и к обыденному общению. Он качает головой: «А-а».
На заднем сиденье — Спирокки и Уна Ралти. Во втором «Хаммере» — ещё один рослый негр, белый миссионер, оператор с камерой и Терренс О'Лири.
Джереми знает, как зовут каждого из них. Он знает их судьбы, их проблемы и решения этих проблем. Ему известен каждый их шаг.
Первого афроамериканца — того, который ведёт их джип, — зовут Габага. Он из Мали, шестнадцатый ребёнок первой жены своего отца. У него было два брата-близнеца, потому что он родился в тройне — и был в ней вторым. Его младший брат-близнец не дожил до года. Впрочем, как и ещё шестеро братьев. Из восемнадцати братьев и сестёр сейчас живы восемь. Это хороший процент. Габага умеет стрелять из всего, что стреляет, и водить всё, что движется. Однажды он управлял самолётом и даже сумел посадить его. Габага умеет читать, но пишет неграмотно, коряво, с трудом.
Водителя второго джипа зовут Пекеле. Ему двадцать лет. Он не умеет ни читать, ни писать, а считает только до десяти. Он впервые убил человека в одиннадцать лет, из автомата отца. Его отец был солдатом одной из армий воюющих государств. Его убили месяц назад. Не просто застрелили. Его взяли в плен и с живого содрали кожу. Кое-что они всё-таки умеют, эти дикари. Они умеют пытать человека очень долго, а тот даже не потеряет сознание. Пекеле мечтает отомстить. В его голове только одна мысль: убивать. Ему противен жалкий белый человечек на заднем сиденье.
Миссионера зовут Дональд Дикинсон. Он из Шотландии. Он сам захотел поехать в эту страну, чтобы прививать африканцам христианскую религию. Когда появился Джереми Л. Смит, Дикинсон поверил в него всей душой. Он попытался заменить кресты на элсмиты, но его не поняли. Он сам разрушил то, что с таким трудом создавал. Когда человек навязывает вам веру, вы всё-таки в какой-то момент подпадаете под его влияние. Но как только он пытается навязать вам другую веру, вы теряете и ту, первую. Он жалок, этот Дональд Дикинсон. Впрочем, у него не было выбора. Он сирота, вырос в приюте. Церковь была единственным способом спастись от нищеты.
Джереми читает в их сердцах и головах, как в открытой книге.
Они едут молча. Если бы миссионер оказался в одной машине с Джереми, он трещал бы без умолку. Но Габага знал, кого куда посадить.
Они приезжают в лагерь. Это обыкновенный полевой армейский лагерь, по соседству — деревушка. Солдаты из лагеря наведываются туда и спят с местными девушками. У половины — сифилис. Но это нормально. Тут живут с сифилисом, как в другой стране — с хроническим гастритом или тонзиллитом. Джереми выходит из джипа. Никто не встречает его. Чёрные в защитных штанах, голые по пояс, ходят по лагерю, таскают ящики, переговариваются. Джереми здесь лишний. Здесь не нужен Мессия. Он необходим цивилизованной Европе, тупой Америке, дикой России. Африке Мессия не нужен.
И тогда Джереми останавливается и воздевает руки к небу. Габага смотрит на него, и Пекеле, и Дональд Дикинсон, и Спирокки, и Уна. А Джереми улыбается, и на его лицо падают первые капли дождя.
Дождь обрушивается на лагерь, это настоящий тропический ливень. Он подмывает песок под колёсами джипов и затекает в палатки, солнце исчезает за густыми тёмными тучами, молнии бьют в деревья и флагштоки, а Джереми стоит в центре этого безумия, смотрит на небо и улыбается. Габага идёт к Джереми, но останавливается на полпути. До него доходит, что этого человека не нужно прикрывать от ливня. Что этот человек — сам ливень. Он сам — тучи, молнии и гром, он сам — стихия.
Солдаты бегают, мокрые насквозь, они пытаются спасти оружие, но вода заливает стволы, и если сейчас армия противника нападёт, то они не смогут сделать ни одного выстрела.
«Эта земля расцветёт», — говорит Джереми и опускает руки.
В ту же секунду дождь прекращается. Тучи расходятся, появляется солнце. Джипы стоят, утопая в застывающей грязи по колёсные арки. Вот из грязи торчит дуло автомата, вот — пулемётный штатив. Откуда-то появляется огромный чёрный, весь в нашивках и орденских планках. На вид ему лет тридцать. Он кричит что-то на своём языке.