Бестужев ответил не сразу. На душе стало тяжело. Нахлынуло. Вспомнились три прожитых в нечеловеческом напряжении года.
Вылазки. Захват кораблей. Сбор обломков. И все ради установок стасиса. Ими окружили зарождающийся город, с их помощью создали десятки изолированных зон ускоренного времени. Там работали машины, производили технику и оборудование, в недрах отремонтированного убежища теперь располагались огромные залы, где сложнейшие биокибернетические комплексы производили на свет репликантов. Взрослые мужчины и женщины с инсталлированными (иначе не скажешь) матрицами сознания составляли сейчас девяносто процентов населения города.
Их становилось все больше, а положение дел не менялось. Эшранги и хонди всеми силами старались прорвать периметр, разрушить поля стасиса, стереть с лица Пандоры человеческое поселение. Их атаки отбивали. Выходили из строя установки периметра, и снова начинался бег по кругу: вылазки, контратаки, поиск кораблей и их обломков.
Единственное, что было невозможно произвести в рамках доступных технологий – это эмиттеры стасис-поля. Они наша ахиллесова пята.
– Егор, о чем ты хотел меня спросить? – напомнил о себе Малехов. – Можешь говорить открыто. Твои заслуги трудно переоценить.
– Только они дают мне право задавать неудобные вопросы?
– Зачем сразу конфликтуешь? Ты проделал огромную работу. Создал идеологию, подходящую для репликантов. В понятной, доступной форме сформулировал принципы выживания, сразу же стер все иллюзии относительно чужих.
На самом деле Роман Степанович мог бы высказаться проще, сказать: ты, Егор, влил в жилы репликантов свою ненависть, подменив ею смысл жизни. Но нам это на пользу.
Малехов сдержался, не стал высказываться столь резко, прямолинейно. Бестужев похож на гранату, поставленную на сенсор. В любую секунду может рвануть.
– Извини, Роман Степанович. Мы в тупике. Бежим по кругу. Выдохнемся рано или поздно.
– Поясни?
– Отбиваем атаку за атакой. Теряем людей и технику. Эшранги и хонди ясно дали понять: мы для них – кость поперек горла. Не понимаю почему, но это факт!
– Что предлагаешь? – Малехов нахмурился.
– Начать наконец наступление! Выйти за периметр стасиса и ударить всеми силами!
– Освободить Пандору? Ты хоть представляешь, о чем говоришь?!
– Вполне. У нас достаточно подготовленных бойцов, техники. Репликанты рвутся в бой.
– Эшрангов и хонди слишком много. Они сумели отремонтировать сотни кораблей.
– Верно, – Егор отступать не собирался. – Чужие постоянно атакуют нас небольшими соединениями. Пускают впереди корабли ударных групп с включенными полями стасиса. Тем и ломают нашу оборону, перегружают эмиттеры, взрывают их! Они знают: мы не способны воспроизвести технологию армахонтов! Измотают ведь рано или поздно!
– У тебя есть конкретный план?
– Да, – Бестужев протянул чип. – Здесь все изложено.
– А в двух словах?
– В трехстах километрах от нас расположен разрушенный город армахонтов, населенный чужими. Захватим его! По ходу завладеем установками стасиса. Кроме того, у меня на примете есть пятнадцать хондийских крейсеров, которые можно захватить. Их координаты проверены.
Малехов внимательно слушал.
– Мой замысел: имитируем крупное наступление, – продолжил Бестужев. – Роботизированными ударными группами будем прорываться в глубь территорий так далеко, насколько возможно, благо вода схлынула!
– Что это даст?
– Эшранги не знают, какими силами мы располагаем на самом деле. Соберут свой флот, чтобы покончить с нами.
– Последняя битва? – Малехов задумался. – Хочешь спровоцировать чужих? Собрать их в одном месте, удержать, жертвуя передовыми отрядами, а затем ввести в бой все резервы?
– Немного не так. Завязать сражение, имитировать отступление, заманить их флот в ловушку, вывести его под огонь заранее оборудованных позиций. Уничтожить максимум кораблей врага, а затем добить. Пройти всю Пандору.
– Егор, в тебе говорит здравый смысл или ненависть?
Бестужев задумался.
Он больше не мог так жить. Чувствовал, что выдохся, теперь уже совершенно, окончательно. Его ненависть не находила выхода и постепенно выжигала изнутри. Он пытался думать о будущих поколениях пандорианцев, но не получалось, пока в мыслях постоянно возникали образы эшрангов и хонди.
Не будет мира. Не будет жизни. Не будет ничего…
Он чувствовал, что догорает…
– Нашу оборону рано или поздно прорвут, – ответил он. – За три года отбито сотни атак, нацеленных на периметр. Непонятно, почему нас не оставляют в покое, но вечно мы держаться не сможем!
– Пандора без эшрангов и хонди? Звучит заманчиво. – Малехов смотрел на Егора и думал: он стал опасен. Окончательно слетел с катушек, его ненависть бездонна, непримирима, и – он мысленно укорил себя за допущенную ошибку – тысячи репликантов преданы ему. Они впитали идеологию Бестужева, прониклись ею.
– Хорошо, Егор, – Роман Степанович машинально вертел микрочип. – Сгоряча решения принимать не станем. Я изучу твой план. Сегодня же, обещаю.
* * *
Неделей позже…
Под куполом защиты царили мягкие зеленоватые сумерки.
Егор вел машину, придерживаясь старой дороги. Легкий ветерок, врываясь в салон, ерошил его седые волосы. Во взгляде серых глаз читалось напряжение, мелкие, несвойственные возрасту лучики морщин придавали лицу усталый вид.
Последний поворот, сполохи искажений, прозрачный, похожий на стену из зеленого стекла периметр, чуть ниже арка габаритных огней в теснине скал, – граница между жизнью и смертью.
Егор плавно сбросил скорость. Укрепления приближались, строящийся город остался позади, его скрыла мгла, а в толще энергетического поля стали различимы силуэты эшрангов, хонди, их кораблей, истребителей, наземных машин, остановленных стасисом.
Искажения – это плохо. Периметр в последнее время все чаще теряет стабильность. Если не заменить вышедшие из строя эмиттеры, то смутные силуэты вполне могут ожить, довершить начатое.
Скрипнули тормоза.
– Егор Андреевич? – репликант, дежуривший у пропускного пункта, мгновенно узнал командующего.
Бестужев протянул пропуск. Он требовал от подчиненных дисциплины и сам никогда не нарушал установленных правил.
– Скоро наступление? – репликант (его имени Бестужев не помнил) чиркнул пропуском по считывающему устройству, кивнул: все в порядке.
Молодой совсем. На вид лет двадцать. Из последнего пополнения. Глаза живые, взгляд еще не поблек, не выцвел.
Может, мне и не суждено пережить грядущее, но они, – сейчас Егор думал о целом поколении репликантов, о Насте, о землянах, о подросших пандорианцах, – они будут жить без ненависти, без страха…