Было довольно людно. В углу, опустив на глаза дырявое сомбреро, дремал старик с моржовыми усами. Краснорожий бармен за стойкой лениво протирал стаканы. Бур Хэтч и пятеро хмурых ковбоев, небритых, с покрасневшими от ночной пьянки глазами, хлебали кофе за общим столом.
– Вся гопа здесь, – ухмыльнулся Джин.
Тим толкнул «крылья летучей мыши» [46] и с порога спросил:
– Где Кинзелла?
Бургард Хэтч, грузный человек с постным лицом Иудушки, глумливо усмехнулся:
– Тебе-то он зачем?
– Не твоё дело. – Тим постарался, чтобы тон его голоса был ледяным. Получилось не очень…
– Таких, как ты, сынок, – сморщил лицо Хэтч, – Харви кушает на завтрак!
– Подавится, – любезно сказал Ринадо.
– Кого я вижу! – по-прежнему глумясь, воскликнул Хэтч. – Сам Ринадо Негро пожаловал. Ну надо же… А я ещё держал тебя за разумного человека! Ай-яй-яй… Или ты принёс-таки ключики от моего «Ту-бар»?
– Ранчо такое же твоё, как и моё, – сказал Тим, радуясь, что этот жирный боров вывел его из себя. Злость унимала дрожь внутри, и липкий страх будто смерзался в катышки от холодной ярости.
– Ты хочешь сказать, – вкрадчиво проговорил Бургард, – что я лгу?
– Я хочу сказать, – ухмыльнулся Тимоти, – что ты паршивое брехло, и больше никто!
Бургард хрюкнул от злости и схватился за рукоятку здоровенного «кольта-фронтир» с серебряной насечкой.
– Ну же, ну же, – подзуживал его Тим, – я вооружён, и у тебя тоже есть револьвер. Выхватывай его! Чего ж ты ждёшь?
Бур Хэтч побледнел и отпустил рукоятку. Одно дело, когда посылаешь стрелять своих ганменов, и совсем другое, когда надо стрелять самому… На Хэтча словно пахнуло сырой землей.
– А-а… – протянул Тимоти. – Так ты не только врун, ты ещё и трус! Да, ребята, – обвёл он взглядом злые, напряжённые морды, – ну и босса ж вы себе нашли. Джин! – крикнул он, не спуская глаз с ковбоев. – Будь другом, прикрой мне спину!
– Легко! – сказал Джин с готовностью. Тим развернулся на высоких, хотя уже и здорово истёртых каблуках [47] , и вышел на улицу. На той стороне ржаво скрипел, будто жалуясь, водяной насос. Хлопнула дверь. Кто-то в переулке, зверски коверкая мелодию, но громко запел о том, что он сделает, «когда пройдёт по улицам Ларедо». Серебристо-серое дерево тротуара стало горячим.
– Эй! – послышался чей-то голос. В голосе звучала издёвка и хамовитое превосходство. – Пришёл получить свое, малыш? Я – Кинзелла!
Тимоти медленно, стараясь не делать резких движений, повернулся. Метрах в двадцати от него стоял невысокий и неприметный с виду человечек в куртке из оленьей кожи, выделанной добела, и в сомбреро с ленточкой из крашеного конского волоса. Пара оружейных поясов из красно-коричневой кожи, отделанной серебром, добавляли живописности его костюму. Сомбреро бросало тень на лицо Кинзеллы и только тонкие выгоревшие усики да пухлые, слюнявые губы открывались взгляду.
Кинзелла стоял, широко раздвинув ноги, чуть сгорбившись, а руки держа несколько на отлете. Харви ждал, и пальцы его нетерпеливо подрагивали, предощущая касание рукояток из орехового дерева с пятнадцатью зарубками. На подходе шестнадцатая…
Тим вышел на середину улицы и зашагал к Кинзелле. Какой-то фермер с тяжёлыми деревянными ведрами в руках углядел его и кинулся обратно в переулок, расплёскивая воду – лучше воду, чем кровь.
Из-под сапог взрывчиками била пыль, и Тимоти казалось, что ноги наливаются свинцом, а тело теряет вес. Пятнадцать метров. Рука его метнулась к кобуре. На какую-то долю секунды опередив противника, он выстрелил и увидел, как пуля 44-го калибра взбила пыль на куртке Кинзеллы. Вороное дуло кольта расцвело огненной розой, и Тима сильно толкнуло в бок. Больно! Выстрел! Ещё! Кинзелла тоже стрелял – палил себе под ноги, потом его пальцы выронили кольт, Харви упал на колени и медленно растянулся в пыли.
Тимоти, покачиваясь от слабости и боли, чувствуя, как по ноге сочится горячая кровь, очистил барабан от пустых обжигающих гильз и неловкими, словно с мороза, пальцами запихнул в каморы пять тускло блестевших патронов. Сунуть револьвер в кобуру с первой попытки не получилось, а второй так и не представилось. Гул голосов и ржание лошадей перебил встревоженный голос Гоцкало:
– Машина, выход!
И боль исчезла. А компьютер приступил к сбросу детализации. Небо стало как нарисованное, цвета огрубели, лишившись массы оттенков, а тончайшая прорисовка – крапинок песка, волосков на руке, прожилок на пыльных листьях – моментом смазалась. Мир начал течь – дома зыбко заколыхались, переливаясь в вогнутые стены ВР-павильона. Протаяло небо, приближая сводчатый потолок.
К Тимофею по капле притекали прежние ощущения – он лежал, вдавливая мякоть автокровати. Пальцы нащупали и выдернули из шлема букетик проводов – ушли одни запахи и звуки, пришли другие. Виртуальный мир растаял, словно сновидение – яркое, но гаснущее в памяти, быстро вымываемое явью из глубин рассудка.
Колпак отворила чья-то тонкая рука, и Кнуров увидел Юлю. Дрогнули длинные ресницы, нагоняя тень на глаза.
– Всё нормально? – ласково сказала девушка. – Вы уже здесь, стрелок?
– Да ну тебя, – пробормотал Тимофей и неуклюже вылез из нейромодуля. – Нашла стрелка…
– А что? Ведь всё это могло быть на самом деле.
– На самом деле! – хмыкнул Кнуров. – Я же знал, что ничего со мной не случится.
– Всё равно… – протянула Юля.
Двери фантомата распахнулись, и внутрь заглянул Гоцкало.
– Шеф, – сказал он с тревожностью в голосе, – Бирский зовёт, говорит, что-то очень важное! Все собрались наверху, в конференц-зале.
– Опять, наверное, пакость какая… – проворчал Тимофей и поманил Юлю за собой: – Пойдём.
И они пошли.
В конференц-зале за круглым столом сидело немного народу, но зато какого! Присутствовал генерал Жданов и Гуннар Богессен, Ершов, Савельев… и министр обороны Роман Малиновский – длинный, худой, узкоплечий, с тонкой кадыкастой шеей, но с металлическим блеском в холодных серых глазах. У окна нервно ходил Бирский в мятой рубашке и с двухдневной щетиной на щеках.
– Здравствуйте, господа, – спокойно поздоровался Кнуров и занял место за столом. Юля присела рядом и открыла планшетку компьютера.
Гоцкало с Царёвым, наскоро поприветствовав собравшихся, плюхнулись на мягкие стулья в углу, под сенью гигантского фикуса.
Жданов солидно прокашлялся и сказал:
– Мы вас внимательно слушаем, Михаил.