Габа согнулся от хохота.
— Тебе смешно… — улыбнулся Гирин. — А ты представь, что у меня это в первый раз, вся эта возня с бумажками. Я же в жизни ни с чем таким не сталкивался, пока в Африку не попал. Там же все, как в прошлом веке! И вот, словно дите малое…
А Мэйсонье — такой же балбес, как и я был, иначе помогать не стал бы… Ну, в общем, опять «хапана, хапана», и опять я пошел, солнцем палимый. Надо было, оказывается, чтобы доверенность в отделении КДК подписали и печать шлепнули. Ну что ты будешь делать!
Пришлось плестись аж на Харамбе-авеню, тогда там представительство было. Прихожу — а оно закрыто! Когда откроется, спрашиваю? А после уикэнда, говорят, сразу и приходите! Нет, вы представляете?! Я жрать хочу, сил нет, а они мне — до понедельника! Короче, достаю я свою доверенность и расписываюсь за представителя — была у меня его роспись на пропуске. Это…
— Мы знаем, знаем! — вразноголосицу сказали добровольцы.
— Ага… Расписался я, значит, и печать поставил. На пропуске ведь и печать была — яркая такая, жирная, — я ее послюнявил и к доверенности приложил…
Гомерический хохот потряс кают-компанию. Габа выпучил глаза и сложился пополам. Широкие плечи его мелко затряслись.
— Чего только с голодухи не придумаешь, — горестно вздохнул Гирин. — А пришел на почту, там один заведующий за стеклом — то ли обед у них, то ли сиеста, не поймешь. Тот только на мою доверенность глянул и вернул. Печать, говорит, яйцом сведена. Все! Тут я сдался. Поплелся обратно. А что тут делать станешь? Перекантуюсь, думаю, как-нибудь до понедельника, у Нзубе займу или у Мэйсонье.
А потом прохожу мимо комендантской, мне и стукни в голову: может, думаю, я коменданту за постельное белье паспорт оставил? В залог? Я ж говорю — там все, как в прошлом веке! То справки этим симфорантам подавай, то паспорт, то квитанции разные… Вот уж точно: «Без бумажки ты — букашка, а с бумажкой — человек!»
Захожу я к коменданту — бритоголовый такой масай — и точно! Вынимает он мой синенький! Я аж затрясся весь! Оставил масаю вместо паспорта билет свой, вышел в коридор и — не поверите! — карточку эту синюю расцеловал! И вот тогда — в седьмой раз! — я только и получил свои кровные. Вот позорище…
— Зато есть что вспомнить, — утешил его Жилин.
— Да уж… — довольно ухмыльнулся Максим. — Это тебе не баран начихал!..
— А вот у нас… — начал Габа с воодушевлением, но договорить ему не дали. Стеклянная дверь медотсека раздвинулась, и в кают-компанию, повернувшись спиной, выбрался Йенсен.
— Обижаете! — воскликнул он для кого-то в медотсеке. — Конечно, передам! До свидания! — И обернулся к троице: — Заходите!
— А где девчонки? — спросил Жилин. — Что-то я их нигде не найду…
— А где же им еще быть? — сказал Йенсен, радостно улыбаясь. — В скафандровой, конечно! Да вы заходите, не стесняйтесь!
Кнуров и парочка зашли. В медотсеке все сверкало белизной. Матово белели пластмассовые стены, блестела белая груша киберхирурга под молочным потолком, похрустывали белоснежные халаты громадного старшего врача Клунина и тоненькой девушки-практикантки. Сразу за столом-пультом ждали своих жертв стационарные диагностеры — длинные массивные ящики с герметическими крышками. Тоже белые.
Грузный врач благосклонно посмотрел на вошедших.
— Андросы, — пророкотал он густым архиерейским басом и неодобрительно уставился на сутулого Антона, облачавшегося у шкафчика. — Как бы богатыри! Да, Ленусик?
— Да, — пискнула Ленусик и зарделась, как маков цвет.
— Что там у нас?.. — громыхнул старший врач, плавно перебирая клавиши на пульте. Компьютер забубнил, услужливо выдавая на экран какую-то врачебную цифирь. — Порядок… Раздевайтесь и ложитесь в любой, какой на вас смотрит.
Диагностеры стояли рядком. Жилин выбрал крайний слева, за коим стыдливо прятался Антон, Стажер явно комплексовал из-за своих узких плеч и тонкой, кадыкастой шеи. Трепыхаясь и вертясь в воздухе, он неловко запихивал ноги в мягкий распах комбинезона, нервно дергая его и подсмыкивая.
Рот Жилина сложился в беглой усмешке. Он распустил комбез до самого низу— Ленусик шарахнула паническим взглядом, — выпростал одну ногу, уцепился за поручень, разделся и нырнул в диагностер. Было тепло, как в нагретой постели.
— Как бы расслабьтесь! — грянул врач. — Ноги врозь, руки вдоль тела!
Девушка-практикантка неловко придвинулась, ухватилась обеими руками за крышку и, отводя глаза, захлопнула ее. Диагностер басисто загудел. Присоски биодатчиков облепили кожу; мягко, щекочуще, прошлись по ней микрощупы — словно кошка потерлась. Звонок колокольчика — и крышка пошла вверх.
— Можете одеваться, — прогремел голос эскулапа. — Ленусик, сделай доброе дело — включи стерилизацию.
— Сейчас! — пропищала Ленусик. И снова закраснелась.
«Наверное, переживает из-за какой-нибудь ерунды, — подумал Жилин, — из-за голоса или из-за того, что невысокая. Небось считает себя коротышкой-недоростком. Глупенькая…»
— А теперь куда? — спросил он у Гирина. — Макс!
Тот отвел взгляд от миниатюрной практиканточки.
— А?..
— Куда теперь?
— На борт, — спокойно сказал Гирин, скрепляя магнитные застежки на башмаках. — Все уже… Нет, ты погляди, какая лапочка! — произнес он приглушенным голосом.
— «Бе бо женолюбец, яко ж и Соломон»! — процитировал Габа нараспев и заклеймил друга: — Маньяк, сразу видно!
Гирин ответил немедленно:
— Сам ты маньяк! Смотри ты на него — нашел маньяка! Котяра хренов…
— Хватит вам ругаться, — благодушно проворчал Жилин. — Габа, что ты к нему пристаешь постоянно?
— Я?! — возмутился Габа. — Да он сам ко мне лезет, афанде! Ты его еще не знаешь просто!
— Ничего — протянул Гирин, — он меня однажды выведет…
— «Я мстю, — съязвил Габа, — и мстя моя страшна!»
Покачав головой, Жилин попрощался с медиками и направил стопы в скафандровую. Голос Ленусика за его спиной промяукал: «Следующие, пожалуйста!»
Жилин отворил круглый люк и шагнул в отсек без иллюминаторов, но со множеством шкафов и стеллажей. Ну, естественно… Все девушки были здесь. Они оживленно обсуждали фасоны спецкостюмов, прикладывали их к себе, вертелись перед зеркалами, дефилировали и прихорашивались.
— А вам что, особое приглашение нужно? — весело спросил Жилин. — А ну, марш в медотсек!
— Да мы сейчас! — хором заныли девушки. — Мы только померить!
— Мы что, — сказала Марина прекрасным голосочком, — и скафандры будем мерить? Никогда не надевала скафандра…
— Ты мне тут зубки не заговаривай, — сказал Жилин, улыбаясь. — Давай-ка топай…