– Вы! – обернулся он к Виктору. – Вы, человек демократического, правового государства, живете и даже толком не знаете законов этого государства! Позор! Позор! Да за это расстреливать надо!
В руках профессора блеснул никелированный офицерский наган.
– Проснитесь! Да проснитесь же!
Кто-то тряс Виктора за плечо. Где-то неподалеку один за другим хлопали револьверные выстрелы.
«Вот чертовщина привиделась! А может, это мне во второй реальности незаметно пропаганду внушили, а теперь она всплывает? Или уже в третьей? Нет, не в третьей – откуда они знают про наш УК…»
Он с трудом разлепил глаза. Свет одинокого уличного фонаря, висевшего на столбе недалеко от окна, рисовал на стенах комнаты причудливые орнаменты ветвей деревьев. Перед ним возле дивана стояла Лена в ночной сорочке из тонкого шифона с бретелями, тени ветвей играли на ее обнаженных плечах, а в руках она держала направленный на Виктора велодог.
В этой ситуации Виктор ничего сообразить не успел. Во-первых, неожиданно, а во-вторых, он еще не совсем проснулся и думал, что еще спит.
– Слышите? На улице стреляют! Что-то случилось! Что делать?
– Медленно поднимите револьвер стволом вверх.
– Что? Господи, какая же я дура…
– Теперь укройтесь в простенке. Лучше присядьте.
Лена попятилась назад и спиной толкнула ширму; та с грохотом повалилась на пол, задев круглый столик и опрокинув стоявший возле него стул. Не искушая судьбу, Виктор кубарем скатился с дивана на пол. Убедившись, что все обошлось, он приподнялся, вытащил из кобуры под подушкой «вальтер», подняв его дулом вверх, снял с предохранителя и передернул затвор. Затем осторожно проскользнул вдоль дивана в противоположный простенок и заглянул в щель между занавеской и стеной. Во дворе было пустынно, но выстрелы слышались откуда-то неподалеку, может, с соседней улицы.
– Осторожно выгляните, с вашей стороны никого не видно? Только не опускайте револьвер.
– Да-да… кстати, я забыла откинуть спусковой крючок.
– Лучше не откидывайте. До моей команды.
– Я поняла… Нет, никого не вижу.
– Может, пацаны балуются? Чем заряжают у вас пугачи? Кажется, пробками? А по телефону позвонили?
– Да, уже.
– Значит, остается ждать.
– Просто так ждать?
– Вы анекдоты знаете?
– Да… Только старорежимные, времен Колчака.
– Я и времен Колчака не слышал. Расскажите.
– Значит, идет в думу кандидат от кадетов. Ну газетчики его спрашивают: «С какой целью выдвигаетесь?» – «Так посмотрите, что творится во власти! Чиновники погрязли в разврате, воровстве, коррупции!» – «И вы решили с этим бороться?» – «Нет. Участвовать».
«Однако, – подумал Виктор, – этот анекдот старее, чем я думал».
Зазвонил телефон.
– Подойдите, – сказал Виктор. – Я контролирую ситуацию.
Конечно, ничего он толком не контролировал. Но в этой ситуации дама с велодогом вряд ли поможет. Пусть уж лучше трубку возьмет.
– Знаете, – выпорхнувшая обратно из спальни Лена чуть не сдернула телефон со стола, ибо продолжала держать трубку в руке, но спохватилась, сказала «Ой!», вернулась, чтобы повесить трубку, вновь появилась, сказала «Да!», вернулась, чтобы куда-то положить револьвер, затем уже возникла в гостиной окончательно и выпалила: – Звонили. Это было местное хулиганье. Хотя, возможно, отвлекающий маневр.
– Ясно. Револьвер на взводе?
– Нет. Я не успела.
– Ну и ладненько. Положите его так, чтобы был под рукой. – Виктор поставил «вальтер-полицай» на предохранитель и вновь сунул в кобуру. Он вновь аккуратно выглянул на улицу: над невысокими крышами частных домов, где-то вдали, за конезаводом и дальним лесом, небо озарялось голубыми вспышками.
– Гроза идет. Где-то со стороны Камвольного.
– Камвольный – это где? Я тут недавно…
– Он будет лет через двадцать. Хотите посмотреть где?
– Сейчас. – Лена накинула на плечи платок и подошла. – Ничего, что я так?
– Об этом уже поздно говорить, тем более что скоро опять спать ляжем. Вон там, где эти две елочки, видите? За имением и кладбищем, за рощей, построят большой комбинат, от Литейной до Почтовой, он будет ткани выпускать.
– Такой большой?
– Да. Вот там, ближе к Литейной, вырастет микрорайон – ну, как от Губернской до базара, побольше даже, застроенный панельными домами в пять и девять этажей.
– Я слышала, там низкая, болотистая местность, как в Радице.
– Ну где построят, там построят… А вот туда, дальше, будет промышленная зона. Автомобильный, силикатного кирпича, строительных конструкций, даже радиозавод.
– Неужели будут делать радио?
– Магнитофоны. Такие настольные.
– Но магнитная запись – это же дорого по сравнению с «говорящей бумагой»? А тем более шоринофонами?
– Кажется, я что-то упустил по электронике. Понимаете, они будут писать не на проволоку, а на ленту, вроде кинопленки, на которую нанесен слой оксида железа…
…Гроза приблизилась быстро. Небо полыхало от частых разрядов; двор был освещен неестественным мертвенно-бледным мерцанием, как будто от вспышек толпы корреспондентов. За окном то раскатисто грохотало, словно рассыпался гигантский штабель стальных труб, то ночь раскалывалась резкими, внезапными ударами. Стекла дрожали. Пространство над будущей Ново-Советской прорезали бело-фиолетовые и бело-розовые трещины молний. Крупные капли молотили по кровельному железу отливов, по окнам текла вода, как будто их поливали из шланга.
– Ну вот, – сказал он, – можно и спать ложиться. Пойду поставлю ширму на место.
– Виктор… – Лена положила свою ладонь на его руку. – Вы не будете против, если я посижу в вашей комнате за ширмой?
– Нет. А зачем? У вас бессонница?
– Понимаете, я с детства ужасно боюсь грозы, – она прикрыла на миг свои большие полулунные веки с длинными ресницами, – тогда мы жили на окраине Питера, и как-то раз молния попала в соседский дом, и он сгорел. С тех пор в грозу не могу спать. Понимаю, что здесь это глупо, но… Ничего не могу с собой поделать. А при вас как-то спокойнее.
«А она, наверное, родом из небогатой семьи».
– Наука – тоже мечта детства?
– Да. Хотелось жить не этим обывательским болотом, знать, как устроено все в мире… Чуть не угробила на учебники всю молодость.
– Я тоже… Слушайте, а чего же вы тогда будете сидеть? Давайте вы ложитесь здесь, в спальне, а я посижу за столом. Полюбуюсь грозой.
– Нет, ну это же… Вы страшно устали! Мне, право, совершенно неудобно…
– Я раньше лег спать, и вообще… Если, конечно, вас не буду стеснять.